Зори над Русью
Шрифт:
Сверху, с дубов, неслось:
— Видно худо. Пыль…
— Беда, беда лютая!
Боброк наконец не стерпел, прикрикнул:
— Будет вам! Кто вы — ратники аль свиньи супоросные, что так голосите!
— Как не голосить, Митрий Михайлович, глядеть индо страшно.
— Ведь прорвут они, прорвут полк Левой руки! — Владимир уже не говорил, кричал.
— Прорвут, — соглашался Боброк, — того и дожидаюсь. Вспомни: позади Запасный полк стоит. Дмитрий Ольгердович, чаю, его уже налево сдвинул. Он и примет удар.
— А мы?
— А мы в свой черед!
Боброк хотел еще что–то сказать, но сверху закричали:
— Прорвали вороги полк! Прорвали! Рубят!
Боброк, вслушиваясь в нарастающий, злорадный рев орд, ринувшихся в прорыв, медленно вытаскивал меч. Поглядывая вокруг, он сказал:
— Тут надо старому помолодеть, а молодому чести добыть да силу плеч своих испытать…
Меч Боброка остановился, наполовину вынутый из ножен.
— Что ж медлишь?
Боброк перекатил взгляд на Владимира, усмехнулся.
— Хочу поболе зверья сетью накрыть. Слышишь: все новые орды в прорыв лезут… Ну вот!.. — Боброк на мгновение замолк, вслушиваясь, потом рванул меч и крикнул в полную силу:
— Наш час настал, братья!
Ваня видел, как плеснула приречная дубрава сталью, как закрутилась смятая ударом орда. Потом, обдирая о сучья лицо и руки, он кинулся вниз к коню, в битву.
Яростно отбивались ордынцы, но не устояли и не могли устоять перед внезапным натиском свежих, истомившихся в бездействии сил. Сорок тысяч мечей врубились в орду, прижали ее к Большому полку, рубили, рубили, рубили.
Мамай чувствовал: подкашиваются ноги. Сперва плечом прислонился, потом щекой, лицом прижался к шее своей лошади, окостенел, вцепившись в гриву. А грохот битвы близится, близится. Бегут орды! Бегут!
В ушах завяз срывающийся шепот Хизра:
— Солнце Орды померкло! Померкло!..
Мамай стряхнул наконец оцепенение, закричал, чтоб встречали русских в обозах. В последний раз с Красного холма взвыла труба, битва закипела здесь, рядом, в гуще возов.
Но Мамай вдруг понял, что и здесь не остановить напора, что нет больше у орды ни сил, ни мужества. Вопя без смысла, без слов, он кинулся животом на седло, погнал лошадь прочь, за ним кинулись мурзы, и лишь Хизр по–стариковски топтался, с трудом удерживая испуганно рвущуюся кобылу. Так и не успел Хизр сесть на седло — русские конники взлетели на вершину холма. Хизр выпустил повод, метнулся в сторону и попал под копыта коня, на котором сидел Ваня Мелик. Тяжелый удар подковы оборвал жизнь одного из злейших врагов Руси — «святого» и «бессмертного» Хизра.
Не знал Ваня, что татарин, в ужасе закрывший голову руками под занесенным над ним мечом, был мурза Ахмед, двадцать лет тому назад похитивший его мать. Как и других ордынцев, Ваня рубанул его и, не оглядываясь, поскакал дальше.
Нет, не только для лихой сечи оказался годен князь Владимир. По его приказу пели трубы, и все, кто мог сидеть на седле, устремлялись следом за ордой рубить бегущих.
В пыльную багровую мглу садилось солнце. Стихло Куликово поле, только стоны, стоны повсюду. Тысячи и тысячи лежали мертвыми, а Фома все еще был жив. Трудно умирать, когда в груди бьется богатырское сердце, бьется даже тогда, когда почти не осталось крови в теле, когда сил хватило лишь на то, чтобы поднять веки.
Издалека серебряным голосом поет труба. Издалека летят крики:
— Победа! Победа!
Наше, русское слово. Наша, русская победа! Фома облегченно вздохнул. За эту победу лег он на Куликовом поле, лег, не поднимется, не засмеется и сильным мира сего не надерзит. Трижды скидывал он с себя рабство — смерть не скинешь. Смерть надавила на веки, закрыла глаза, выпила силы…
Сколько еще сынов твоих, Русь, полегло здесь — за Доном, за речкой Непрядвой, на поле Куликовом! А труба поет и поет над живыми и павшими:
— Победа! Победа Руси!
30. ВЕЧЕР НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ
Темно–красный бархат великокняжеского стяга горел багрецом в лучах заходящего солнца, а в тени казался совсем черным. Под огромное рассеченное, разорванное во многих местах полотнище стяга стал князь Владимир. Загремели трубы, собирая рассеянные рати. Замотанные кровавыми тряпицами, в иссеченных доспехах отовсюду шли воины, шли не прямиком, а пробираясь между грудами тел. Мало кто остался цел, кто не нес раны, но не о ранах думали люди. Думали другое:
«Побита Орда!»
«За Батыево разорение расквитались!»
«За горе, за слезы, за дани…»
«Побита Орда!»
Перекликая стоны, нарастали крики:
— Слава!
— Слава!
— Слава!
Кто–то помянул Мстислава Удалого. [302] Его сразу горячо, зло обругали:
— У тя на плечах голова аль кочан капустный? Сказал тоже!
— Не дай бог удали Мстиславовой!
— Мстислав на реке Калке себе славы искал, потому и побили его татары.
302
Мстислав Удалой (год рожд. неизвестен, умер в 1228 г.) — один из русских удельных князей, известен своей воинской доблестью. Боролся со степными кочевниками, немецкими рыцарями, польскими и венгерскими феодалами, защищая Русь от их нападений. В то же время был сыном своего века — типичным удельным князем, в битве на р. Калке действовал несогласованно с другими князьями. Это помогло татарам разгромить русские силы.
— На Калке начало руских бед лежит, и поминать Мстислава на поле Куликовом к чему!
— Не Удалым, а Храбрым Владимира Серпуховского надо звать!
— Истинно! Храбрым!
— Во главе Засадного полка рубился, Засадный полк орду сокрушил!
— Слава!
— Храбрым его звать!
— Хоробрым!
Но сейчас Владимиру было не до славы.
— Кто видел брата? Где Дмитрий Иванович? — спрашивал он.
Ответа не было.
По всему полю виднелись люди, искавшие своих близких. Владимир приказал: