Зори над Русью
Шрифт:
Дмитрий засмеялся простодушно:
— Полно, боярин, много ли ты видишь. Тремя дорогами идем мы, ибо одна дорога ратей не вместила. Белозерские князи со товарищи идут дорогой Болвановской, Серпуховекий князь Брашевской дорогой рати повел, а я с полками вышел из Москвы прямо на Котлы, да и в Коломне рати собрались, ну и Андрей Ольгердович со псковичами подходит, новогородские мужи нас настигают…
Бренко, вынув ногу из стремени, давно толкал Дмитрия, но тот словно и не чуял толчков, простовато улыбался, радушно звал Епифана отдохнуть в Коломне, рати поглядеть, но боярин вдруг заспешил:
— Прости, Дмитрий Иванович, недосуг мне.
— Ну, если недосуг, неволить грех. Прощай, боярин.
Едва рязанцы отъехали, Дмитрий повернулся к Бренку.
— Ты, боярин, с чего это конскую повадку перенял? Почто лягался?
— Зачем ворогу рассказал о силах наших?
— С умыслом. Иль ты Олега не знаешь? Эта лисица рязанская и с Мамаем сговорилась и на всякий случай передо мной очистилась, значит, Мамай его и не дождаться может, выжидать будет Олег, а Епифан приедет, расскажет, — гляди, Олег и совсем хвост подожмет. Нам он не помощник, а теперь и Мамаю наверняка помощи от него не будет.
— Того же Епишку Кореева он к Мамаю погонит с вестью о наших силах.
— А Мамай и без них о том сведал. Едем в Коломну, там Мамаевы послы ждут.
25. ПОСОЛЬСТВО ЗАХАРА ТЮТЧЕВА
Ока за спиной. Там, у впадения речки Лопасни, к ратям, идущим из Коломны, подошли рати Владимира Серпуховского. До сих пор в памяти рев ратных труб, приветствовавших подходившие полки, треск стягов, подхваченных ветром, крик ратников.
Скакавший рядом с Семеном Игнатий Кремень сказал:
— Мы уезжали, князья Глеб Друтцкий и Володимир Всеволож уже на этом берегу были, сейчас, поди, и весь их полк переправился.
— На то он и Передовой, чтоб первым Оку перейти, — откликнулся Мелик. — Ты, Игнат, другое смекни. Переправу рати начали когда? За неделю до Семенова дня. Уже не вышло по слову Мамаеву, уже в Семенов день Мамаю с Ягайлом и Олегом на Оке не стоять! Значит, и биться будем с супостатами не там, где они задумали, а там, где мы захотим.
Игнатий слушал, соглашался, а Фома вечно поперек ляпнет. Так и тут — вздохнул поглубже и заорал:
— Эй! Семка! Послушать тя — воевода! Все замыслы Мамаевы сведал, а вперед глядеть забыл, забыл, что в стороже ты…
Семен взглянул вперед, и из головы все раздумья как ветром выдуло, выхватил меч.
— Окружай!
Сразу замолк Фома. С глухим топотом рассыпалась широким полумесяцем сотня, охватывая ехавшую навстречу кучку татарских всадников.
Летят разведчики, только свист в ушах, а татары, как ехали, так и едут неторопливой рысцой. Семен понял: «Не то!» — Вгляделся, рассмотрел окруженного четырьмя мурзами Захара Тютчева, закричал Петруше Чурикову:
— Труби!
«Назад!» — печально заплакала труба.
Всадники и сами сдерживали коней, разглядев, что с татарами едет посол.
Сквозь распавшееся кольцо татар Семен подъехал к Тютчеву.
Они обнялись, трижды поцеловались. Семен подмигнул двум переводчикам:
— Здоровы ли, други, после ордынских харчей? Кумысом не опоганились?
— Там и душу опоганить недолго, — откликнулся один из толмачей. — Кумыс што, кумыс беда малая, ты, сотник, Тютчева спроси, што с ним было.
— Ладно, а ты тем временем переведи поганым мурзам, дескать, сотник Семка Мелик челом им бьет.
— Не надо! — сказал Тютчев.
— Как не надо? Чай, послы.
— Не надо! — так же упрямо повторил Захар.
— Тебе, Семен, толмач истину сказал, а ты как оглох. Хлебнули мы в Орде горя, слышишь! Чаю, знаешь — в Коломне требовали Мамаевы послы с князя дани, какие Русь при царе Джанибеке давала.
— Что ты, Захар, да отколь мне знать, о чем князь с послами говорил. Неужто Дмитрий Иванович платить согласен?
— Как можно! Это Русь по миру пустить. Но старую дань, как он с Мамаем рядился, платить князь соглашался, с тем и меня к Мамаю послал.
— Соглашался–таки! — вздохнул Семен, но Захар возразил:
— Видел ты, Семен, только наши рати.
— Великие рати, — вставил Семен. Захар согласился.
— Великие.
— Таких не бывало, — страстно шептал Семен, — к двумстам тысячам потянуло, вся Русь обезлюдела.
— Именно обезлюдела, — повторил за ним Тютчев, — а у Мамая сил вдвое.
— Брехня, чаю?
— Нет, не брехня! Ну чего они там? — Тютчев хмуро поглядел на мурз.
— Разворчались, дьяволы. Мы с тобой, Семен, вишь, долго гуторим, а им почета нет.
Семен засмеялся.
— Говорил я: надо челом бить, так оно и выходит. — И, обратясь к толмачу, сказал: — Переведи им мое челобитье да подлиннее, позаковыристей. Сотник–де великого князя всея Руси и Московского челом бьет. Князя помяни по отчеству и деда его вспомни. Да и о Мамаевом здравии спроси. Мне не жалко, пусть пока здрав будет, а еще лучше, коли чахнуть зачнет. Валяй!
Пока толмач медленно вязнул в торжественном складе речи, Тютчев, наклонясь к Семену, говорил быстро, с захлебом:
— …Поставил я дары перед Мамаем, а он в меня туфлей швырнул, а на дары плетей велел купить, а князя Дмитрия грозил поставить верблюдов пасти.
— А ты?
— Я не стерпел, ответил без смирения. Ордынцы схватили, нож к горлу.
— Ну!
— А Мамай говорит: «Бесстрашные послы и мне нужны, я, говорит, Русь сожгу, на Литву пойду, на немцев, на фрягов». Спросил меня: «Ежели к Римскому папе тебя пошлю, не сробеешь?» Я ответил: «С чего мне перед ним робеть!» Он клохтать начал, я не сразу и понял, что смеется. Велел Мамай мне в Орде остаться. Только я ему на то сказал, что посольство Дмитриево еще не завершено. Вот сейчас еду в русский стан, отдам князю грамоту да и обратно в Золотую Орду.