Зори над Русью
Шрифт:
Семка задумался.
— Вот что: давай бревна лишь с одной стороны обкалывать, так половинками бревен пол и застелем.
Петру этого только и надо было: работы вдвое меньше, а лесу пойдет больше, так ведь лес–то хозяйский, но сделал вид, что удивился Семкиной сметливости, разахался:
— А я–то, рыжий дурак, и того удумать не мог, ты, хозяин, хошь и плотник никудышный, а мужик хитрющий.
Эту похвалу принял Семен за чистую монету.
— Ты сам, дядя Петр, себе на уме, — ответил он артельщику, — как бревна–то подбирал: что потоньше, полегче, на верхние венцы положил.
Мастер забрал бороду в кулак и теперь уже бесхитростно, задумчиво поглядел на сруб, серые глаза его, отражая чистое небо, поголубели.
— Нет, Семен, тут другое! Высокий мы сруб сложили?
— Еще бы не высокий!
— А кажется он еще выше, чем на самом деле. Ты вот знаешь, что наверху бревна тоньше положены, а око наше того не ведает: для него все бревна равны, а если вверху бревна тоньше, так оку нашему храм твой выше казаться будет.
Семен с изумлением смотрел на только что срубленные стены. Просто и премудро!
А Петр говорил без конца, любовно про то, как он на простую четырехстенную избяную клеть восьмерик поставит, а потом шатер, как высоко–высоко в небо будет поднята чешуйчатая главка.
— Ты, Семен, о премудрости обмолвился. Какая же тут премудрость? Ставим по старине, попросту, как от дедов пошло, сверху донизу храм одним топором срубим.
Слова его были прерваны конским топотом. Княжой отрок осадил коня, подняв облако пыли, и крикнул:
— Семен Михайлович, к князю скорее: неладно там наверху. — Ускакал дальше.
Семка взглянул на стройку и перевел сокрушенный взгляд на Петра, тот, поняв его, добродушно подтолкнул и сказал:
— Беги в кремль, хозяин, о церкви не печалься, без тебя к вечерне закончим, без тебя и вечерню отстоим, беги.
Как был, в лаптях, в пропотевшей рубахе из небеленого полотна, прибежал Семка в кремль.
В думе боярской митрополит читал вслух письмо саранского епископа: «…и бысть в Орде замятия: убиен бысть царь Хидырь от сына своего Темир–ходжи, и сяде на царство он на четвертый день, а на седьмой день царства его тёмник [107] его Мамай замяте всем царством его.
107
Тёмник — воевода над тьмой — десятью тысячами.
Побеже Темир–ходжа за Волгу и тамо убиен бысть, а князь Мамай прииде за Волгу на горнюю сторону и орда вся с ним, и царь бе с ним Авдула именем.
А иные князи сарайские затворишася в Сараи, царя у себя имеюще Мурата, брата Хидырева.
А князь Андрей Костянтинович побеже в то время из Орды, и ударись на него князь ордынский Рятюковь, но слух есть, поможе бог князю Андрею, прибеже на Русь здрав.
Тогда же князей ростовских во Орде пограбиша, пустиша на Русь нагими…»
Когда митрополит, переводя дыхание, на минуту смолк, Семен взглянул на князя; тот сидел на лавке, на коленях у него лежал пергамент, в котором Семен узнал ярлык, теперь уже бесполезный ярлык на великое княжение.
Нахмурясь, сосредоточенно князь мял и комкал красный воск той самой печати, которую он сломал еще в Орде, спасая на царском пиру от Хидыря Хидырев ярлык.
7. НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ
Из Кремля Семка ушел лишь на следующий день: до утра ближние люди проспорили, к кому из двух новоявленных царей посылать киличеев, да так и не решили. Кто из них сильнее? Который другого задавит? Только гадать оставалось, а пока надо ухо востро держать, чтобы не прозевать, которому из царей кланяться. Подходя к дому, заметил Семен на крыльце человека — кому б тут быть, хоромы у Семки пока пусты, а незваный гость — хуже татарина.
Человек стоял в тени под высоким шатром крыльца, прислонясь к резному столбику, парню лишь плечо его да сурового полотна рубаху видно было.
Заслышав шаги, гость оглянулся. Семка узнал смоляные хмурые брови и белесые глаза, глядевшие прямо и пронзительно: «Некомат! Купец Некомат! Хозяин!»
Семка рванулся было вперед, хотел резво взбежать на крыльцо, но сдержался: был ему Некомат хозяином, да время то минуло, а ныне сотнику князя Московского, пожалуй, и не пристало перед купчишкой шапку ломать.
Семен взошел по ступеням не торопясь, степенно поздоровался с купцом, радушно позвал в хоромы. Зачем гость пожаловал, Семен не спешил спрашивать.
Некомат тоже помалкивал, да и дела у него особого не было, просто, приехав в Москву, прослышал он о Семке и вздумал через него в доверие к князьям московским влезть. С какой стороны к Семену подойти удастся, купец еще не знал, потому и молчал, выжидая.
Осрамился Семка — гостя в хоромы позвал и тут только вспомнил, что угощать его нечем: жил Семка бобылем.
Некомат, зорко следивший за парнем, сразу смекнул: что–то не ладно! Но вида не подал, а Семка, ругая себя чуть не вслух, полез в подполье, где у него бочонок меду был поставлен.
Присев перед ним, Семка выбил затычку. В свете фонаря сверкнула чистая сильная струя, ароматом солнечного меда наполнилась низкая тьма подклети. Семка забил пробку, подумал и выпил мед сам, потом, нацедив второй ковш, он быстро поднялся и с маху ударился теменем о матицу: подклеть была ему не по росту. Не утерпел, помянул черта, да и как не помянуть, когда шишка на башке вздулась! Потирая ее, Семен полез наверх и, входя в горницу, опять стукнулся головой о косяк.
«Вишь, нечистая сила, хоромы свои, а привычки к ним нет».
Некомат и это подметил, а Семка поднес ему ковш, просил откушать и за скудость простить.
Принимая угощенье, гость взглянул — ковш богатый, в серебро оправлен, хорошего мастера работа, да и вся утварь в хоромах у Семена новая, добротная, только навалена кое–как в кучу. Выпил, вытер усы. Тут бы за угощение благодарить да Семкины богатства хвалить, а Некомат вместо «спасибо» назло, чтоб язык Семке развязать, подзадорил: