Зороастр
Шрифт:
Осии пришлось торопиться, чтобы поскорее догнать свой народ, потому что, чем большее расстояние они пройдут, тем труднее будет уговорить Моисея и старшин колен вернуться обратно в Египет и принять условия фараона.
Во всем, что случилось сегодня утром с Осиею, он видел как бы перст Божий; вспомнилось ему и его новое имя «Иисус Навин», т. е. «тот, помощником которого есть Иегова», как послала сказать ему Мирьям. Он охотно станет носить это прозвище; хотя ему и не совсем легко было отказаться от прежнего имени, покрытого славою. Но все же помощь Божья никогда еще не была так очевидна для него, как в это утро. Въезжая во
Осия любил Египет. Это была чудная страна. — Где могли евреи найти лучшую оседлость, как здесь? Конечно, только условия, при которых его народ жил здесь, были невыносимыми. Теперь для них предвидятся лучшие дни. Им позволят поселиться в земле Гессемской или у моря, на запад от Нила, в стране изобилующей плодородием: никто не будет иметь права принуждать их к подневольной службе, и за желающими работать на постройках, будут надзирать их же единоплеменники, а не чужестранцы.
Конечно, евреи останутся подданными фараона, это разумеется само собою; но ведь их же предки Иосиф, Ефрем и другие не страдали от владычества царя египетского.
Раз договор установится, старейшины каждого колена будут вести внутренние дела своего народа. Моисей, несмотря на возражение второго пророка, будет поставлен наместником еврейского населения, а он, Осия, вступит в должность военачальника и наберет себе войско из тех евреев, которые служили уже в египетских отрядах и не раз отличались храбростью в бегствах; военные силы евреев необходимы будут для самостоятельной защиты границ от нападения диких народов.
Но прежде чем он ушел из дворца, Бай, второй пророк сделал некоторые намеки, показавшиеся ему не вполне ясными; однако, из них видно было, что Бай обещал Осии, лишь только ведение дел из рук престарелого Руи перейдет ко второму пророку, то он назначит его, Осию, главным военачальником, которым теперь был ассириец по имени Аарсу; это скорее встревожило Осию, чем обрадовало, потому что на него налагалась тяжелая обязанность. Каждые два года восточная граница должна быть открыта для евреев, чтобы они могли выйти в пустыню для принесения жертвы Богу. На этом Моисей сильно настаивал, а между тем, согласно закону, никому не дозволялось переходить эту узкую восточную границу, застроенную укреплениями, без особого разрешения начальства.
Но все же Осия вышел из дворца очень довольный, надеясь на лучшую участь для своих единоплеменников, что же касается до него самого, то вся его будущность представлялась ему в радужном цвете. И Осия спрашивал себя, достоин ли он этой девушки, можно ли ему думать об обладании этой вдохновленною Богом пророчицы.
Однако, по возвращении Осии в лагерь, его ожидала там неприятность; он с ужасом узнал, что Ефрем тайком ушел из палатки и скрылся неизвестно куда. Скоро оказалось, что многие видели юношу, идущим по дороге в Танис; тогда Осия приказал своему верному оруженосцу отыскать в городе мальчика и сказать ему, чтобы он отправился следом за дядей в Суккот.
Затем военачальник простился со своими подчиненными и пустился в путь с одним только слугою.
Горько было воинам расставаться со
Пока Осия несколько придерживал коня, проезжая по улицам столицы и приближаясь к гавани, он задумался обо всем, с ним случившемся, а также и о странном исчезновении племянника, так что почти не обращал внимания на стоявшие на якоре корабли, на пеструю толпу судохозяев, принадлежавших ко всевозможным племенам Африки и Передней Азии, торговцев, моряков, носильщиков, воинов и придворных служителей, последовавших за фараоном из Фив в город Рамзеса — Танис.
Осия не обратил также внимания и на двух мужчин, принадлежавших к государственным чиновникам, хотя один из них был начальником стрелков и кивнул ему головою.
Оба встречные свернули в ворота храма, чтобы не попасть в столб пыли, которую все еще крутил по дороге западный ветер.
Горнехт напрасно старался обратить на себя внимание Осии, который так был погружен в свои мысли, что не замечал ничего. Тогда спутник начальника стрелков, — это был Бай, — сказал ему:
— Оставь его! Он еще успеет узнать, что сталось с его племянником.
— Как хочешь, пусть будет по-твоему, — ответил Горнехт и затем стал продолжать прерванный рассказ.
— Несчастный мальчик имел ужасный вид, — сказал он.
— Неудивительно, — прервал его пророк, — он довольно пролежал в пыли на дороге. Но что понадобилось твоему домоправителю в лагере?
— Я сказал, что вчера у мальчика была сильная лихорадка; тогда Казана уложила в корзинку вино и бальзам и послала домоправителя в лагерь.
— К мальчику или к военачальнику? — спросил с лукавою усмешкой Бай.
— К мальчику, — решительно возразил Горнехт и наморщил лоб. Затем он опомнился и продолжал, как бы извиняясь: — Ее сердце мягко, как воск, а этот еврейский мальчик… да ты вчера сам видел его. — Красивый юноша, совсем во вкусе женщин, — смеясь сказал жрец, — кто ласкает племянника, тот желает угодить и дяде.
— Вряд ли у ней было это в голове, — сурово возразил Горнехт и затем опять продолжал: — мой Хотепу нашел мальчика в бессознательном состоянии и если бы не подоспел во время, то ему бы плохо пришлось, так как пыль…
— Превратила бы его в горшечную глину. Ну а потом?
— Тогда мой домоправитель увидел что-то блестящее в пыльной куче…
— И он, конечно, не поленился нагнуться?
— Совершенно верно. Мой Хотепу нагнулся и увидел широкий золотой наручник, который носил Ефрем, и это во второй раз спасло ему жизнь.
— Самое лучшее то, что мальчик опять в наших руках.
— Я очень обрадовался, когда он открыл глаза. Затем ему стало легче и врач говорит, что эти люди живучи, как молодые коты: им все сходит с рук. Однако, у него сильная лихорадка, он все бредит на своем языке и кормилица моей дочери из всех его слов могла только расслышать имя Казаны.
— Опять замешана женщина.
— Оставь эти шутки, — рассердился Горнехт и прикусил губы. Какое может быть тут чувство: вдова и мальчик с еле пробивающимся пушком на верхней губе.