Зов издалека
Шрифт:
Выяснили личность парня в автобусе. Беженец-курд и его сын. После семи лет в Швеции их собирались выслать на родину. Мальчик родился здесь, ему шесть лет. Свободно говорит по-шведски. Миграционное управление уверено, что семья прибыла из Северного Ирана, куда их и собирались выслать. Альтернатива — Турция. Отец семейства утверждал, что и там, и там ему грозит тюрьма, а может быть, и смертная казнь. По разным причинам. Миграционное управление старалось доказать, что незыблемо придерживается принципов равноправия и справедливости — оказывается, приехав в Швецию, мужчина назвал фальшивое имя и национальность — из страха быть высланным назад. Миграционное
Все это написано в газетах. Он сделал последнюю отчаянную попытку — пригрозил застрелить себя и сына, если им не разрешат остаться. Жена и две дочери под домашним арестом в лагере для беженцев в Даларне. Их вот-вот должны перевести в гетеборгскую тюрьму для депортации. Полиция призывает парня прислушаться к голосу разума. Так и кричат в мегафон: «ПРИСЛУШАЙСЯ К ГОЛОСУ РАЗУМА!» Оперативники обсуждают, настоящее ли у него оружие или игрушка. Никто не видел. Стоит ли штурмовать автобус? Опасно ли это? Можно ли при этом расстаться с жизнью?
Винтер стоял чуть поодаль от толпы зевак. Надо бы вызвать плотников, соорудить временные трибуны и брать за вход. Зрелище должно быть зрелищем. Мы скоро много чего увидим, так что лучше заранее позаботиться о зрителях.
Он прекрасно понимал, что парень, сидящий в автобусе, солгал не из-за присущей ему, по мнению миграционного управления, лживости. Он солгал во имя спасения жизни — своей и своей семьи. Что они там, с ума посходили? Что они думают? Что у него высокооплачиваемая служба и вилла в Тебризе? Что он все это оставил, чтобы с женой и мальчонкой пройти чуть не пешком по всей Сирии и добраться до Скандинавии? Или это действительно его вина: не сумел на безупречном шведском объяснить, почему не хочет и не может возвратиться в свою страну. Но извините — у нас нет места. Не хватает площадей. В Швеции, как известно, леса и степи перенаселены, а в деревнях столько народа, что не протолкнешься. [12]
12
Швеция — одна из самых редконаселенных стран Европы: на территории больше Германии живет всего 9 миллионов жителей. Деревни состоят в лучшем случае из нескольких хуторов.
Он зажмурился и увидел лес. Между деревьями поблескивает вода. Все зелено, зелено… и кто-то идет по тропе.
Этот кто-то — он сам. На руках у него ребенок.
Винтер открыл глаза. И на долю секунды мир показался ему черно-белым. Черный асфальт, белый, с садистской щедростью освещенный солнцем автобус. Там, внутри, наверняка не меньше пятидесяти градусов жары. Даже человеку, выросшему в одной из самых жарких стран мира, долго не выдержать. Надо с этим кончать.
К автобусу направлялась маленькая делегация переговорщиков. Толпа завороженно молчала. В небе завис вертолет. Где-то рядом бормотали в свои диктофоны теле- и радиорепортеры — описывали события, которые он видел и без них. Все это напоминало фильм. Он опять закрыл глаза. Знакомый приступ головокружения — как будто начал падать, но удержался. Или кто-то успел тебя подхватить.
Так не пойдет. Надо срочно поговорить с врачом. С Ангелой. Или с Лоттой.
Что-то сказал Рингмар — Винтер даже и не заметил, как тот оказался рядом.
— Что?
— Думаю, скоро закончится.
— Да…
— И думаю, найдем тех, кто стрелял на площади.
— Да… что-то слышал.
— От кого?
— От Бертельсена.
Рингмар сухо рассмеялся.
— Ну да… кому и знать, как не ему.
— Вообще-то это твоя… твоя епархия, Бертиль.
— Я его информировал.
— Что это было? Внутренняя разборка?
— Как посмотреть. В основе та же безысходность, что и тут. Тысячелетие кончается, и вместе с ним цивилизация… Во всяком случае, то, что мы привыкли ею считать. Цивилизацией то есть.
— Но мы все равно движемся в будущее.
— Еще как!
— Мы движемся в будущее, куда бы мы ни двигались…
Во внутреннем кармане ожил мобильный.
— Винтер.
— При-ивет, Эрик. Я думала…
— Здравствуй, мама.
— Что у вас там происходит? В газетах пишут что-то ужасное.
— Э-э-э…
— Сначала убийство. Потом кто-то стреляет… и еще этого ребенка похитили!
— Никто его не похищал.
— Как это — не похищал? Кто-то похитил ребенка и удержи…
— Это отец и сын.
— Отец и сын? Тогда я вообще ничего не понимаю.
— Э-э-э…
— Отец и сын! Еще того хуже!
Винтер не ответил — на столе зазвонил служебный телефон.
— Одну минутку, мама.
Он поднял трубку.
— Это Янне. Мы получили еще несколько откликов на нашу… афишу. Тебе прислать копии и распечатки прямо сейчас? Или зайдешь попозже?
Винтер посмотрел на свой стол. Надо хоть несколько минут побыть одному, чтобы вновь сосредоточиться на следствии по убийству. Пусть Меллерстрём аккуратно все рассортирует и…
— Перешли мне. — Он положил трубку и взял мобильный. — Да, мама. Могу говорить.
Мать звонила из их дома в Марбелле. Он не слышал голос отца, но догадывался, что тот где-то рядом, с бокалом в руке утомленно косится на пыльные пальмы за окном. Винтер не представлял себе их жилье — присланные фотографии мало что объясняли. Белый дом в ряду других таких же белых домов. Мать на террасе из белого камня. Вид у нее очень одинокий. Небо настолько синее, что кажется черным по контрасту с белыми домами. Наверное, снимал отец, иначе он и сам стоял бы на этой террасе. Мать смотрела прямо в камеру и улыбалась, но Винтер, во-первых, хорошо ее знал, а во-вторых, разглядывал снимок достаточно долго, чтобы понять — счастливой эту улыбку не назовешь. Так выглядит человек, достигший наконец своей цели и вдруг сообразивший: это совсем не то, что он искал.
По какой-то странной ассоциации Винтер вспомнил встретившегося недавно прохожего. На голове у него был великолепный, почти неотличимый от живых волос парик, а на физиономии горестная мина. Вот так. Мечта осуществилась, у него шикарная шевелюра, а он все равно несчастлив. Мать жила в раю, но это, очевидно, был какой-то другой рай. Не ее. Не тот, в который она стремилась.
— Лотта говорила, ты к ней заходил. Я очень рада. И она, кстати, тоже. Тебе полезно это узнать.
— Да.
— Это для нее очень важно. Она куда более одинока, чем тебе кажется.
«А почему бы вам тогда не вернуться?» — подумал Эрик.
— Они с девочками собираются нас навестить в октябре.
— Это хорошо…
— Ты не забыл, что в октябре у нее сорокалетие? Представь только — сорок лет!
— Серьезная дата.
— Твоя старшая сестра.
— Мама, я…
— Мне уже просто неудобно опять просить тебя приехать. Это нехорошо с твоей стороны, Эрик. Мы очень хотим тебя видеть. Особенно отец.