Зов красной звезды. Писатель
Шрифт:
— Да хватит вам о политике. Сейчас дебтера цитируют работы Ленина, — сказал Хабте, уже захмелевший. При этом он повел бровями и состроил смешную гримасу. С его лица не сходила бессмысленная улыбка.
— Слава дискуссионным клубам! Теперь мы многому научились.
— Да, хотя новостей и нет, борьба нарастает, — поддакнул Хабте. — Мы стали сами себе врагами в тот день, когда начали работать в Министерстве информации.
— Нет, в тот день, когда вкусили первый коктейль в иностранном посольстве, — ввернул Гудетта и по привычке засмеялся над собственной шуткой.
— Шутки шутками, — еле слышно пробубнил Гьетачеу, —
После того как Гьетачеу окончил среднюю школу в Котебе, госпожа Амсале представила брата господину Меконныну Хабте Вольде, влиятельному царедворцу. На третий день после этого Гьетачеу был принят с хорошим жалованьем в Министерство информации и национальной ориентации. Меконнын Хабте Вольде придерживался мнения, что нет лучших журналистов, чем дебтера из церкви святого Рагуэля, однако на него произвело сильное впечатление, как Гьетачеу за короткий срок овладел профессией журналиста, и, не видя большой разницы между журналистом и шпионом, он стал привлекать Гьетачеу к работе в обоих этих качествах.
Никто бы не усмотрел плохого в том, что Меконнын Хабте Вольд приближает к себе человека, который поступил в ведомство, известное как одно из самых могущественных и влиятельных в стране. Однако Гьетачеу очень не понравилось, что патрон пытается превратить его в своего личного наушника. По счастью, вскоре, получив стипендию, он уехал на учебу в США. Таким путем он освободился от навязчивой опеки начальника. Однако сознание того, что сестра устроила его в министерство, пользуясь какими-то связями, отягощало его совесть…
— Гьетачеу прав. Мы сами себе враги, — сказал Табор. Язык у него не поспевал за мыслями, поэтому говорил он медленно, затрудняясь подобрать нужное слово.
— Это как же?
— Да разве не говорят, что классовая принадлежность тянет сильнее уздечки? Наша мелкобуржуазная природа — наш враг.
— Что ты хочешь этим сказать? — Гьетачеу уже всерьез разозлился.
— А то, что глупо плыть против течения, реку вспять не повернешь. Вот так-то! Знаете, что я сегодня узнал?
Табор был довольно информированным человеком, поэтому Гудетта, придвинувшись к нему, спросил с интересом:
— Что же ты узнал?
— Поговаривают, будто в Министерстве информации подлежат чистке сорок человек. Насколько мне известно, среди них числимся мы, все здесь присутствующие. Ну не сами ли себе мы вредим? Если бы мы не задирали нос, а приняли вместе с массами участие в работе дискуссионного клуба, то ничего этого с нами не случилось бы. А так мы оторвались от коллектива, противопоставили себя ему. Да что сейчас говорить! Вот уж точно: «Гиена давным-давно убралась восвояси, а собака начала лаять».
— Что же ты не бросился со всех ног в дискуссионный клуб? — язвительно спросил Гьетачеу.
Табор не успел ответить, его опередил Хабте:
— Какие обвинения могут мне предъявить?
— Оппортунист из ЭДС, подрывной элемент, реакционер и так далее. Любой ярлык можно навесить.
— И кто же занимается «разоблачениями»?
— Ну, те, которые называют себя членами МЕИСОНа [40] , — сказал Табор. — Ведь сегодня они заправляют в дискуссионных клубах и в ассоциации журналистов. А знаете, кому передан список с нашими именами? Этот человек работает в нашем учреждении, а вчера выбран председателем кебеле. Как его имя?.. Деррыбье!
40
МЕИСОН — Всеэфиопское социалистическое движение. Мелкобуржуазная организация, принимавшая участие в революции, но затем, в наиболее трудный период, изменившая ей.
— Да ведь Деррыбье раньше был неплохим парнем. Он что, с ума сошел? — Гудетта был поражен.
— Выслуживается, что ли? Коза, чтобы дотянуться до лакомого листочка, готова на части разорваться… А каким он был до избрания, поподробней? — спросил Хабте.
— Да скромным таким, старательным, ни с кем близко не сходился… Сейчас же — огонь. Когда выступает с речью, невольно прослезишься — так вдохновенно. Кажется, безумно влюблен в революцию… Прежде чем нас уничтожат, нужно сделать одно дело…
— Ну что еще можно сделать? Меня бесит то, что люди, которые еще вчера боялись смотреть мне в глаза, вроде Деррыбье, сейчас называют меня реакционером, подрывным элементом, оппортунистом и другими оскорбительными словами, — разволновался Гудетта. — Неужели они думают, что Министерство информации может работать без нас? Где они найдут опытных журналистов?
Гьетачеу хихикнул, словно его пощекотали:
— Они ошиблись! Мы — никто, у нас ничего за душой нет. Мы не прогрессивные, не реакционные. Мы и не журналисты. Мы — пустое место! — Он одним духом проглотил виски и продолжал: — Этот человек, Деррыбье, и впрямь спятил. Но, между прочим, есть ли кто-нибудь в нашем учреждении, кого не свела с ума эта революция?.. Эй, принеси еще выпить! — крикнул он официанту. Его не оставляла мысль, что, возможно, теперь, обладая большой властью, Деррыбье будет мстить за смерть отца. Вопрос лишь кому. Как бы там ни было, мстительный человек всегда опасен.
Мэлькаму, стоявший за стойкой, почесал ладонь, поцеловал ее и налил Гьетачеу виски. Остальные тоже попросили повторить. Гьетачеу продолжал:
— Участие в работе дискуссионного клуба не должно быть обязательным. Меня, например, никто не заставит туда пойти. А всяких там демагогов я знаю — им бы только разоблачать.
— Твое бы доброе сердце да нашим начальникам, вот было бы здорово! — высказал свое пожелание Гудетта.
— Какое там сердце! Им бы только произволом заниматься: «взять, уволить». А еще утверждают, что они действуют в интересах революции. Но так долго продолжаться не может. Нужно что-то делать. — Гьетачеу почувствовал, как сильно забилось его сердце.
Хабте поднял брови:
— Меня это не касается. Вся власть широким массам! Когда налетает ураган, лучше пригнуться, спрятаться.
— Уж больно ты, Гьетачеу, решительно настроен, как я погляжу, — сказал Гудетта.
— А ты присмирел? Помнится, ты сильно серчал, если репортеры не оказывали тебе должного внимания. Что, времена изменились?
— Теперь он их не подкармливает, — ввернул Хабте.
— Ему не выйти на пенсию в срок, тихо, — вставил свое слово Иов. — Наш начальник отдела любит на подчиненных поклепы возводить: такой-то — реакционер, такой-то — пьяница, прогульщик… О мой бог… как говорится, чья бы корова мычала… Я слышал, всех нас скоро выгонят из министерства. Сколько еще можно нас притеснять? Я думал, революция и для нас.