Зов кукушки
Шрифт:
— Там был… один. И я подумал, что это Уилсон. Но нет… Уилсон еще был на четвертом этаже, обыскивал ее квартиру… он ведь потом спустился… я позвонил в полицию, а затем услышал, как он пробежал мимо… Но точно не помню, — проговорил Бестиги, на долю секунды став почти беззащитным. — Не помню. Столько всего сразу навалилось. И Тэнзи так визжала.
— А вы, конечно же, боялись за собственную шкуру, — не удержался Страйк, убирая блокнот и ручку в карман и поднимаясь с кожаного кресла. — Что ж, не буду отнимать у вас время; вам еще нужно позвонить своему адвокату. Вы мне очень помогли.
13
На следующий день Страйку позвонил Эрик Уордл.
— Переговорил с Диби, — скупо сообщил он.
— И?.. — Страйк жестом приказал Робин дать ему бумагу и ручку. До этого звонка они пили чай с печеньем и обсуждали недавнюю угрозу Брайна Мэтерса, который — уже не в первый раз — обещал вспороть Страйку живот и справить нужду на его кишки.
— Ему доставили изготовленную в единственном экземпляре толстовку с капюшоном. На груди — пистолет из заклепок, на спине — пара строчек его собственного сочинения.
— Одну?
— Одну.
— А еще что? — поторопил Страйк.
— Насколько он помнит, ремень, шляпу-бини и пару запонок.
— А перчатки?
Уордл замолчал — видимо, сверялся с записями.
— Про перчатки ничего не говорил.
— Что ж, это проясняет дело.
Страйк ждал, что полицейский либо бросит трубку, либо добавит что-нибудь еще.
— Дознание — во вторник, — резко бросил Уордл. — В отношении Рошели Онифад.
— Понятно, — отозвался Страйк.
— Тебя, похоже, это мало интересует?
— Совсем не интересует.
— Я думал, ты подозреваешь убийство.
— Так и есть, но дознание ничего не докажет и не опровергнет. Кстати, не знаешь, когда похороны?
— Понятия не имею. — Уордл начал злиться. — А какая разница?
— Думаю сходить.
— Зачем?
— Помнишь, у нее тетка была?
Уордл бросил трубку, причем, как заподозрил Страйк, с отвращением.
Тем же утром, но немного позже Страйку позвонил Бристоу и сообщил время и место похорон Рошели.
— Элисон навела справки, — добавил он. — Потрясающе деловая.
— Это заметно, — сказал Страйк.
— Я собираюсь прийти. В память Лулы. Я ведь ничем не помог Рошели.
— Думаю, такой конец был неизбежен. Вы придете вместе с Элисон?
— Она просится, — без энтузиазма выговорил Бристоу.
— Там и увидимся. Я надеюсь поговорить с теткой Рошели, если та появится.
Когда Страйк сообщил Робин, что подруга Бристоу выяснила место и время похорон, секретарша расстроилась. Страйк поручил ей сделать то же самое, а теперь получалось, что Элисон дала ей сто очков вперед.
— Не ожидал от вас такой профессиональной ревности. — Страйка это позабавило. — Забудьте. Наверняка у нее была фора.
— Какая же?
Страйк в задумчивости смотрел на нее в упор.
— Какая? — с вызовом повторила Робин.
— Хочу, чтобы вы пошли со мной на похороны.
— Ох, — вырвалось у Робин. — Ладно. Только зачем?
По ее расчетам, Страйк должен был сказать, что естественно будет прийти туда парой, точно так же как естественно было прийти в «Вашти» с женщиной. Но вместо этого он заявил:
— У меня к вам будет одно поручение.
Когда он четко и ясно объяснил, что ему нужно, Робин удивилась еще больше:
— Но зачем это?
— Сейчас не могу сказать.
— Почему?
— Этого тоже не могу сказать.
Робин больше не смотрела на Страйка глазами Мэтью, не считала, что он притворяется, или рисуется, или хочет казаться умнее, чем на самом деле. Теперь она даже не думала, что он нарочно нагоняет туману. И все равно она выговорила, как будто не расслышала и решила уточнить:
— Брайан Мэтерс.
— Угу.
— Человек Грозящий.
— Угу.
— Но каким боком, — не поняла Робин, — он связан со смертью Лулы Лэндри?
— Никаким, — почти честно ответил Страйк. — Пока что никаким.
Крематорий на севере Лондона, где через три дня состоялось прощание с Рошелью, выглядел холодным, гнетущим и обезличенным. Его интерьер — начиная со скамей темного дерева и пустых стен, лишенных каких-либо атрибутов веры, и заканчивая витражными окнами с абстрактной мозаикой из ярких цветных квадратиков — был в равной степени чужд приверженцам всех религий. Пока занудливый проповедник тянул свой речитатив, именуя покойницу «Росель», а мелкий дождь испещрял каплями лоскутное одеяло витража, Страйк осознал, зачем в церквях нужны позолоченные херувимы, гипсовые святые, горгульи, ветхозаветные ангелы и усыпанные самоцветами распятья: все это пышное великолепие обещало вечную жизнь или хотя бы достойное поминовение таким, как Рошель. Впрочем, покойная смогла урвать свой кусочек рая на земле: одетая в дизайнерские наряды, она задирала нос перед знаменитостями и кокетничала с красавцами-водителями, но жажда шикарной жизни привела к плачевному результату: семеро поминальщиков и проповедник, не знающий ее имени.
В воздухе витало ощущение неловкости и безучастности; никому не хотелось обсуждать неприглядные подробности жизни покойной. Ни один из пришедших не осмелился сесть в первом ряду. Даже темнокожая толстуха в вязаной шапочке и очках с толстыми линзами (Страйк решил, что это и есть тетка Рошели) выбрала третий ряд, подальше от дешевого гроба. Пришел знакомый Страйку лысоватый вахтер из приюта: в рубашке с расстегнутым воротом и кожаной куртке; за ним сидел свежий, моложавый, тщательно одетый азиат — как предположил Страйк, специалист по групповой терапии, любимец Рошели.
Страйк, в старом темно-синем костюме, и Робин, в деловой двойке, предназначенной для собеседований, устроились в последнем ряду. Через проход от них сидели бледный, жалкий Бристоу и Элисон, чей мокрый двубортный плащ поблескивал в холодном свете.
Раскрылись дешевые шторки, за которые уехал гроб, и тело утопленницы было предано огню. Провожающие молча собрались у выхода из крематория и обменялись натянутыми улыбками: из опасений усугубить и без того вопиющую нелепость этой церемонии поспешным уходом ни один из них не решался сдвинуться с места. Тетка Рошели, чья эксцентричность явно граничила с психической неуравновешенностью, представилась как Уинифред и громогласно, с укоризненными нотками объявила: