Зов Оз-моры
Шрифт:
Вскоре из воды показалась ещё одна такая же голова…
Аким и Денис мухой выскочили на берег, начали истово креститься и с ужасом смотреть, как нечисть обступает их товарища.
– Всё, пропал наш Федя! – вздохнул Денис. – Нипочём им крест святой.
– Правду говоришь! – кивнул Аким.
– Чего стоишь?! – рявкнул на него мастер, продолжая осенять себя и реку крестным знамением. – Дуй за образом!
Аким начал натягивать штаны, но вместо того, чтобы побежать в Козлов за иконой, замер с открытым ртом. Водяная лилия вдруг обернулась молодой красавицей с белокипенной
– Зря кстишься, Денис-оружейник! – промолвила она искристым голосом, напоминающим журчание ручья. – Так ты их лишь раззадоришь. Это мои слуги. Мы с ними креста не боимся. Я так вообще крещена.
Девица подняла веник и с криками: «Кшу! Кшу!» – начала разгонять анчуток. Те бросились врассыпную.
– Кто ты? Как тебя звать? – преодолев робость, пробормотал Денис.
– Имён у меня много, – ответила девушка. – Кажный народ своё даёт…
– Благодарствую.
– Не на чем, – ответила она. – Сочтёмся, мастер-оружейник!
Красавица рассмеялась и вновь превратилась в белую лилию, а Денис остолбенел и долго не мог произнести ни слова.
– Господи, чего только спьяну не привержится! Перебрал, видать… – наконец, простонал он и опять начал креститься.
– Так и мне привиделось… – растерянно прошептал его подмастерье.
– А у меня-то вообще душа в пятки ушла… – пробурчал себе под нос Фёдор.
– Может, сорвём цветок? – вдруг сказал Аким.
– Совсем охолоумел?! – завопил Денис. – Это ж нечисть водяная! Бежим домой!
Вернувшись в Денисову избу, мужики начали изгонять страх хлебным вином и закусывать холодной няней. Застывший бараний жир вяз на зубах. Так и отпраздновали Ильин день.
Когда Денис открыл глаза, было ещё темно: с похмелья он всегда рано просыпался. Полечился медовой бражкой, съел остатки вчерашнего пиршества и поплёлся в центр Козловского детинца. Там возле забора, который огораживал церковь Покрова Пресвятой Богородицы, стояла обширная, крытая тёсом, съезжая изба. Сосновые бревна, из которых она была построена, ещё не потемнели и пахли смолой: зданию, как и всему городу, от роду был всего год.
Перед избой уже скопился народ: мастеровые, торговцы, бобыли, крестьяне из близлежащих деревень… Все стояли насупленные и хмурые, будто на похоронах. Лишь изредка перебрасывались двумя-тремя словами. Ждали, когда выйдет старик Биркин, но он медлил, словно опасался выступать.
Лишь когда пожелтело красное рассветное солнце, семидесятилетний воевода показался в дверях съезжей избы, встал перед людьми и вязко затянул речь:
– Над украинными землями[4] нависли тучи. Воинство хана Гирея течёт по Ногайскому шляху. Собирается сжечь Козлов и Тонбов, а потом идти на Шацк, Рязань и Рясск…
У Дениса ёкнуло сердце, ведь в Ряжске он прожил свои первые двадцать семь лет. Болел душой за родной город, хоть и навсегда уехал из него.
Биркин тем временем продолжал, всё так же мрачно и заунывно:
– Боборыкин послал казаков в разведку, и те привезли ужасные вести. К Тихим плёсам на Хопре подошли степняцкие отряды. Больше десяти тысяч татар и ногайцев! С ними ещё азовские казаки под началом атамана Алютовкина.
– Что ж, батюшка-воевода, делать будем? – закричали козловцы.
– Наши служилые люди не устоят без подмоги, – ответил Иван Васильевич. – Сражаться придётся всем.
Денис вздохнул: вчерашние догадки подтвердились. Вражье войско было всего в трёх днях пути от Козлова! Возможно, жить горожанам осталось всего ничего.
Домой Денис возвращался вместе с Акимом. Они вошли в избу, зачерпнули по ковшу браги, присели…
– Воевать будем… – задумчиво произнёс Аким.
– У тебя пищаль-то хоть цела? – усмехнулся Денис.– Не продал?
– Под печкой отдыхает. Вмистях же из Рясска везли.
– Не заржавела под печкой-то? Тащи сюда. Почищу, подправлю…
Аким сразу же выбежал из избы и вскоре вернулся, неся завесную пищаль, завёрнутую в промасленное тряпьё. Денис развернул её, долго рассматривал и, наконец, заключил:
– Хоть и в масле лежала, а ржавью тронута. Поработаю над твоей пищалью. У меня ещё сабелька есть для тебя. Сделана толково, всё в ней выверено. Почти как моя. Тоже отец ковал! Можешь ей махать?
– Не знаю, – замялся Аким. – Показывали…
– А я саблей как-никак владею! – похвалился Денис. – Отец натаскивал с молодых ногтей. Учился я старательно. Разумел, для чего это нужно! И ведь правда, пригодился навык. Тебе и двух лет не было, когда запорожцы Сагайдачного[6] сожгли Рясск. Мы с отцом и Настей, сестрёнкой моей, живы остались, потому как нас тогда в городе не было. Воевода велел ряшанам крепостные стены разломать и уйти в Пронск. Погрузили мы всё ценное на телегу и поехали. По дороге мама заболела гнилой горячкой. Тогда же и умерла, а мы даже похоронить её толком не смогли. Пронск надо было защищать. Нам всем выдали пищали, порох и свинец. У отца ещё две сабельки имелись. Своего выкова! Ни на польские не похожи, ни на угорские, ни на черкесские, ни на персидские, ни на турские… Одну он себе взял, другую дал мне. Я хоть и юнцом был, но росту и силы во мне уже хватало. Запорожского черкаса вдвоём с отцом зарубили! Воевода Трусов наш подвиг отметил, в Разрядный приказ бумагу послал. Отметили нас. Целый рубль дали! На двоих, правда. Радовался я тогда… а как домой вернулся, разрыдался.
– Из-за мамы?
– Не токмо. От Рясска ведь остались одни уголья да пепел. Заново пришлось и дом строить, и кузню… Как же мы тогда запорожских казаков ненавидели! Как же ненавидели… а сейчас их в Козлове полным-полно. Бок о бок с нами супротив татар воюют[7]. Вишь как бывает!
– Силу набирает Московская держава, вот к ней и потянулись…
– Долго ещё набирать будет, – усмехнулся Денис. – Пока мы платим поминки крымскому хану, а не он нам…
– Когда-нибудь перестанем. Все образуется. Глядишь, и ты отыщешь отца с Настей.