Зови меня моим именем
Шрифт:
— Но это еще не все, — тихо сказала она. — Ты больше не сможешь иметь детей. Пришлось чистить матку и оперировать…
Дальше я ее не слышу. Просто чувствую, как снова теряю сознание. Женщина начинает вокруг меня прыгать, дает мне стакан воды, я даже выпиваю его. Минут через 10 я нахожу в себе силы встать со стула и выйти из ее кабинета. А в голове пульсирует услышанное:
Плод спасти не удалось. Ты больше не сможешь иметь детей.
Я выхожу из больницы на ватных ногах. Еле-еле доползаю до лавочки и беспомощно на нее
Плод спасти не удалось. Ты больше не сможешь иметь детей.
— Девочка, ты чего такая бледная? — Спрашивает меня соседка по лавочке, пожилая женщина.
— Я потеряла ребенка, — говорю ей, продолжая смотреть в одну точку.
— Ой-ой-ой! Как же такое произошло-то? Ты же еще совсем молоденькая! Организм сильный должен быть.
— Решила сказать о беременности отцу ребенка, а он не захотел даже слушать.
— Нервный срыв, значит? Да, это дело опасное. Ох, поубивать надо всех, кто доводит беременных до выкидышей. Вот есть в уголовном кодексе статья — доведение до самоубийства, а надо добавить туда еще одну — доведение до выкидыша. Потому что это тоже убийство. Это ведь еще не рожденный человечек!
Женщина продолжила причитать дальше, а в меня будто ударила молния.
Илья убил нашего ребенка. Илья навсегда сделал меня бесплодной. Илья лишил меня последнего шанса на нормальную человеческую жизнь. Илья лишил меня смысла существования.
Я воссоздаю в памяти его глаза, его светлые волосы, его улыбку, его движения, взмах его ресниц. Но больше я не испытываю любви. Я испытываю по отношению к этому человеку бескрайнюю животную ненависть и жажду убить его, как он убил нашего ребенка.
Я встаю с лавки и, не прощаясь с женщиной, плетусь по тротуару. Я не знаю точно, где я нахожусь. Кажется, я вышла к Фрунзенской набережной. Я иду по ней и смотрю на реку. Мимо проплывает речной трамвайчик, а на нем громко играет музыка и танцуют люди. Я останавливаюсь, прислоняюсь к перилам и смотрю на них, пока кораблик не проплывает мимо. Я еще никогда не чувствовала себя такой одинокой, как сейчас, глядя на этих веселых людей.
Мне никогда не быть такой счастливой, как они.
У них есть жизнь, у них есть счастье, у них есть веселье, они могут иметь детей. У меня нет ничего из этого. А Илья Токарев лишил меня последней надежды на нормальную жизнь. Он забрал у меня последний шанс вылезти из этой ямы, в которой я всегда находилась и в которую я провалилась еще больше после смерти мамы и папы.
По щекам потекли слезы. Если бы родители были живы, ничего бы этого не случилось… Я бы не пошла ни на какую вечеринку и ничего бы этого не произошло. Правильно они делали, что никуда меня не пускали. Вот чем заканчиваются походы на такие мероприятия.
— Девушка, вам плохо? — Спрашивает меня какой-то парень, когда я уже сгибаюсь от рыданий.
Я ему не отвечаю. У меня сейчас нет сил что-либо говорить.
— Девушка, вас отвезти куда-нибудь? — Не унимается прохожий.
Я отрицательно качаю головой и спешу от него убежать. Я дохожу до квартиры,
Я иду в ванную, смачиваю половую тряпку и начинаю оттирать кровь. Слезы продолжают меня душить, и чем сильнее мои рыдания, тем сильнее я тру пол. Кажется, если я не остановлюсь, то я затру линолеум до дыр.
Я все-таки нахожу в себе силы отбросить тряпку в сторону. Падаю на пол вниз животом и захожусь еще большим плачем.
В последующие дни я заставляю себя выходить из квартиры, чтобы просто немного развеяться. Чаще всего я прихожу к Новодевичьему монастырю. Сажусь на лавочку в тени деревьев и просто сижу, уставившись на пруд. Потом возвращаюсь домой, ложусь на диван и смотрю в потолок. И так каждый день.
Этот день ничем не отличался от предыдущих. Через неделю 1 сентября, и начнется учеба в университете. Но у меня нет абсолютно никакого желания туда идти. У меня только одно желание — смотреть в одну точку и представлять разные варианты смерти Ильи Токарева.
Вот он падает под поезд. Вот он срывается с моста. Вот он разбивается на самолете. Вот его сбивает машина.
А вот я пускаю ему пулю в лоб.
— Последние теплые денечки в Москве. Скоро уже осень, — слышу я спокойный мужской голос слева от себя.
Резко оборачиваюсь и вижу пожилого мужчину в темных очках. Его седые волосы зачесаны назад, губы стянуты в нитку, а в руках он держит трость. Я даже не услышала, как он подошел и сел рядом. Бросаю на него беглый взгляд и тут же отворачиваюсь. У меня нет желания разговаривать с незнакомцем.
— Но, я думаю, в середине сентября еще будет бабье лето, — не унимается мужчина.
Он мне не нравится. Зачем он пытается со мной заговорить? Я встаю с лавочки и тороплюсь уйти.
— Куда же ты, Ксюша? — Обращается ко мне, а я замираю.
Откуда он знает, как меня зовут?
Медленно поворачиваюсь к незнакомцу и с подозрением на него смотрю. А он растягивает губы в едва заметной улыбке.
— Присядь, Ксюшенька. — И указывает мне рукой на место, с которого я только что поднялась.
— Кто вы? — Осторожно интересуюсь у него.
— Я старый добрый друг твоих родителей. — И снова едва заметно улыбается.
Эти слова заставляют меня вернуться на лавку, хотя на самом деле я должна бежать прочь. У моих родителей не было друзей. Мне это известно. Но откуда-то этот незнакомец знает мое имя.
— Что ты знаешь о своих маме и папе, Ксюша? — Тихо спрашивает мужчина, а сам смотрит вперед. Его голос тихий, но слышен хорошо. При этом слова он выговаривает практически не двигая губами.
— Их звали Андрей и Наташа. Папа работал инженером, а мама экономистом.
Сама не знаю, зачем говорю это ему, зачем вообще сижу тут с ним. Но есть в этом мужчине что-то магнетическое, что-то, что заставляет сидеть тут с ним и отвечать на его вопросы.
Он едва слышно засмеялся.
— Ты ничего не знаешь о своих родителях, Ксюша.