Зоя

Стил Даниэла

— Я притворюсь, будто ничего не слышала, — совсем по-детски сказала Зоя.

Антуан печально улыбнулся.

— Нет, так не пойдет… Но ответьте мне, Зоя, ваше решение бесповоротно? Может быть, вы все-таки подумаете?

— Нет. Я не хочу тешить вас несбыточными надеждами. Я не стану вашей женой. Никогда.

— Вы любите другого? — Антуан знал, что у нее есть друг, но не думал, что между ними существуют серьезные отношения.

— Антуан, я пока люблю только свою мечту, но не хочу предавать ее. Исчезнет она — я останусь ни с

чем, а это — единственное мое достояние.

— Вот кончится война, и станет легче. У нас была бы своя квартира… — У него тоже была своя мечта, но как несоразмерно мала была она рядом с Зоиной.

Она покачала головой, и на этот раз он поверил.

— Тогда я должен уехать.

— Ради бога, Антуан, не делайте этого, бабушка не переживет! А я постараюсь не попадаться вам на глаза.

— Бабушка не переживет… — повторил он. — А вы?

Вы будете по мне скучать?

Минуту она молча смотрела на него, а потом грустно ответила:

— Я думала, вы — мой друг.

— Да, я ваш друг, есть и буду. Но остаться здесь не могу. — У него сохранились еще какие-то крохи собственного достоинства.

Днем он принялся собирать свои пожитки, и Зоя, испугавшись, умоляла его остаться, обещая все, что угодно, кроме того, что было надо ему. Без тех денег, что платил Антуан за комнату, без провизии, которую он покупал, положение их делалось совсем отчаянным. «Это выше моих сил», — отвечал он на все уговоры. Евгения Петровна обещала воздействовать на внучку, заставить ее переменить свое решение, но Антуан знал, что надежды нет, ибо смотрел в Зоины глаза и слышал, как звучит ее голос. Она была права. Нельзя связывать свою судьбу с человеком, которого не любишь, — это недостойно настоящей женщины. «Будет лучше, если я уйду, — твердил Антуан, — завтра же подыщу себе другое жилье».

Вечером снова состоялся тяжкий разговор с бабушкой.

— Ты упускаешь единственную возможность выйти замуж.

— Я вообще не хочу замуж, — со слезами отвечала Зоя.

Наутро она обнаружила, что Антуан ушел, захватив свои вещи и оставив на столе три потрепанные кредитки и придавленную тем самым флакончиком духов записку, где он желал ей счастья.

Евгения Петровна расплакалась, а Зоя спокойно сунула деньги в карман.

Глава 20

Последующие две недели в квартире возле Пале-Рояля царило уныние. Балетная труппа была отпущена на три недели, и, несмотря на то что они просили князя Марковского подыскать им квартиранта, никто больше не появлялся. Сокрушаясь от того, что наделала Зоя, Евгения Петровна, казалось, старела с каждым днем и, хотя старушка стала меньше кашлять, заметно сдала. Почти ежедневно она корила Зою из-за Антуана, а их финансовое положение стало настолько тяжелым, что вскоре после Нового года Евгения Петровна с трудом спустилась по лестнице, и князь Владимир повез ее к ювелиру на улицу Камбон.

Это была почти бесполезная поездка, но графиня

понимала, что выбора нет. Она осторожно развернула привезенный сверток и достала золотой портсигар Константина и три серебряные сувенирные коробочки из коллекции внука. На них были изображения военных орденов, выгравированные надписи и имена его друзей; на одной была изображена крошечная лягушка, а на другой — цепочка белых слонов из эмали.

Все эти вещи были ему когда-то дороги, это были подарки друзей. Графиня в свое время пообещала Зое, что никогда не продаст эти вещи.

Ювелир сразу определил, что это были произведения искусства работы Фаберже, он уже видел больше дюжины подобных.

— Я не могу предложить вам за них много, — извинился ювелир, и сумма, которую он написал, вызвала у графини слезы, но на что-то жить было надо. А она так надеялась, что дорогие сердцу вещицы им удастся сохранить!

— Простите, мадам.

Она молча, с достоинством кивнула, не находя слов, и взяла ту маленькую сумму, которую ей предложили.

На полученные деньги можно было продержаться почти неделю, если не покупать ничего лишнего.

Князь Владимир заметил, что старушка была бледна, когда вышла от ювелира, но, как всегда, не стал задавать лишних вопросов. Он просто отвез ее домой, остановившись по пути, чтобы купить буханку хлеба и крошечного цыпленка. Когда они вернулись, Зоя ждала их: вид у нее тоже был измученный.

— Где ты была? — спросила она, усаживая бабушку в кресло.

Князь Владимир пошел вниз за дровами.

— Владимир возил меня кататься.

Но Зоя подозревала что-то неладное.

— Кататься?

Графиня хотела сказать «да», но слезы навернулись ей на глаза, и она заплакала, чувствуя себя усталой, старой и никому не нужной. Она даже не могла позволить себе умереть. Ей еще надо было заботиться о Зое.

— Бабушка, что ты сделала? — вдруг испугалась Зоя, но старушка уже вытерла слезы кружевным платочком, который сохранился у нее со старых времен.

— Ничего, дорогая. Владимир был настолько добр, что предложил отвезти нас сегодня вечером в собор Александра Невского.

Был канун Рождества, и Зоя знала, что все русские в Париже будут там, но она была не уверена, что бабушке стоит идти в церковь на вечернюю службу. Может быть, ей лучше остаться дома. Но у бабушки был непреклонный вид, когда она выпрямилась и улыбнулась Владимиру, который вернулся с дровами.

— Ты уверена, что выдержишь, бабушка?

— Конечно. — И какое это теперь имело значение? — Я никогда в жизни не пропускала полуночную рождественскую службу.

Но они-то знали, что в этом году это будет тяжело для обеих женщин. После стольких потерь служба напомнит им о прошлогоднем Рождестве, которое они отмечали на родине в кругу родных. И Зоя весь день думала о Маше, о всех остальных, справлявших Рождество в Тобольске.

— Я вернусь в одиннадцать часов, — пообещал князь, уходя.