Зойка и Пакетик
Шрифт:
Папа взялся за гитару:
– Бросьте вы все о работе. Не надоело?
Запел Окуджаву:
– “Давайте говорить друг другу комплименты…”
Хорошо поет папа. Но уж очень под Окуджаву, даже интонации те же. Зойка однажды сказала ему, он обиделся: “Но ведь это его песни!” - “Но ведь поешь их ты!” - возразила она.
Вот так и посидели, потом разошлись. Мама сидела разомлевшая и это выражение тепла и умиротворенности не шло к резким ее, всегда скованным внутренним напряжением, привыкшим к озабоченности чертам лица. Папа был
– Папа, - спрашивает она, - будем убирать со стола?..
– Поднимает чуть побелевшее лицо, ждет, когда отец посмотрит на нее, и договаривает: - Или ты еще повезешь прогуливать свою суку?
– Зоя!
– кричит мама.
– Что за выражение! Как тебе не стыдно!
Зоя поворачивает к ней удивленное лицо:
– Ты что, мама? Вполне литературное слово. Помнишь, у Тургенева…
– Причем тут Тургенев! Я просто не понимаю, почему пятнадцатилетняя девочка должна пользоваться таким выражением да еще в отношении своей домашней собаки, у которой в конце концов, есть имя.
Зоя вздыхает:
– Да, действительно… Я как-то не подумала… Прости, мамочка.
Папа молча собирает чашки со стола. Альфа прислушивается к разговору, склонив набок тяжелую голову. Приятной прогулки сегодня не будет, это она поняла. А все остальное уже не ее, собачьи, сложности.
*
Первый урок - литература. Анна Сергеевна, собирая тетради с сочинением, чуть задержалась возле Зои:
– Варнеева, после уроков зайдите в учительскую.
Зоя пожала плечами: “Пожалуйста!” Сочинение о лишнем человеке Онегине она написала, к уроку - жизнь и творчество Гоголя - была готова. Что нужно Унылой поре? А здорово ее Зойка окрестила сразу после того, как услышала из ее уст пушкинское: “Унылая пора! Очей очарованье…”
Было действительно что-то унылое во всем ее блеклом облике, в некрасивой и немодной одежде, в старческой не по годам походке, но самым унылым и печальным на небольшом, узком личике казался длинный нос. А вот глаза василькового, невылинявшего цвета, как в насмешку, просто прекрасны.
Были моменты, когда Зойке казалось, что она любит эту женщину, что та почему-то близка ей. Но она тут же начинала яростно противиться этому чувству. Анну Сергеевну любили в классе все, в уж этого-то себе Зойка позволить не могла - быть как все. Она вошла в учительскую с независимым видом и, по своей привычке глядя прямо в глаза, доложила:
– Я вас слушаю…
Васильковые глаза учительницы, напротив, словно стеснялись чего-то, смотрели то вниз, то в сторону.
– Идем, Зоя, проводи меня, посидим по дороге в скверике, там и поговорим.
Устроившись на скамейке, она долго молчала. Тяжелую сумку с тетрадями пристроила рядом, облокотилась на нее, вытянув ноги, обутые в подростковые дешевые туфли.
Далее произошел у них не очень связный разговор.
– Зоя, - спросила учительница, - у тебя все в порядке?
– А что у меня может быть не в порядке, Анна Сергеевна? Вот только мама приболела…
– Зоя, я вчера была на этой комиссии. Там решалась судьба пятиклассника Руслана Амирханова, брата твоей одноклассницы Нигины.
– А что с ним такое, Анна Сергеевна?
– Я потом расскажу тебе. Хотя ты могла бы знать, если бы интересовалась своими одноклассниками. Но я не о том.
– Ах да, о маме! Не удержала я ее дома. Как вспомнила она про эту комиссию, так и все.
– И потом, твоя манера глядеть прямо в глаза…
– Разве это плохо? Нас всегда учили: честный человек должен смотреть прямо в глаза тому, с кем говорит.
– Наверное, я не очень честный. Мне, например, неловко смотреть тебе в глаза.
– Странно…
Учительница и впрямь смотрела куда-то вниз, чертила тупым носком на земле зигзаги.
“За что я люблю ее?
– думала Зойка.
– За что? За ее Пушкина? За “унылую пору”? За то, что ей сейчас так за меня стыдно?..”
Расслабившись, потянувшись к ней душевно, она и сама подалась вперед, почти коснулась плечом плеча учительницы, острым обонянием почувствовала застоялый запах, которым пропитывается одежда людей, живущих в редко проветриваемых помещениях, запах одиночества, и, сжавшись в комок, отпрянула. Через минуту-другую, справившись с комком в горле, с чем-то давящим в груди, Зоя уже говорила:
– Не люблю старых учителей. Вы не обидитесь? По-моему, их надо на пенсию отправлять, как балерин, до сорока лет. Вот вы, Анна Сергеевна! Что касается классиков, вы, конечно, знаете. Только классиков-то сейчас молодежь не читает. Ну если только по программе. Мы компьютерные девочки и мальчики… Нам что-нибудь поинтереснее, посовременнее. А знаете, у нас в классе никто не прочел “Как закалялась сталь” Островского, а я прочла по совету мамы. Вы ведь все делали жизнь с Павки Корчагина, ну, ту самую, которую прожить надо так, чтобы не было мучительно стыдно… Потому вам всем не стыдно быть такими бедными, да? А нам не хочется, нам будет стыдно. И вообще, как фанатик может быть идеалом? Такой, как Павка или овод. Видите, “Овода” я тоже читала. Я начитанная девочка.
Глянула на учительницу - та сжалась, как от удара, но остановиться уде не могла, ее понесло:
– Несовпадение идеалов, отсюда вечный конфликт отцов и детей, так ведь, Анна Сергеевна? И музыку вы нашу не понимаете, и песни, и танцы…
Анна Сергеевна чертила носком зигзаги, низко наклонив голову, и Зоя теперь видела только коротко стриженный седой затылок да покрасневшие, ставшие малиновыми маленькие круглые уши.
Так они помолчали неловко, неуютно. Затем Анна Сергеевна поднялась и