Шрифт:
Она так красива, что у Ванюшки перехватывает дыхание. Нервно переступив с ноги на ногу, он осторожно, частями выдыхает застоявшийся воздух, затем щупает языком нижнюю губу, чувствуется шершавый рубец: прикусил.
Именно такой Ванюшка видел ее во сне, в мечтах, рисовал на страницах ученической тетради. Но наяву она была в сто, в миллион раз лучше!
Она была совершенством. От солнечно-веселых, озорных фар до последнего винтика на черной, отливающей бархатом раме — вся она принадлежит ему. Только
— Автомобиль стоит на ограничителе, — строго произносит механик гаража, но затем неожиданно хихикает. — На ограничителе стоит… Невинная она еще, девушка!..
— Петр Семенович, — просит Ванюшка. — Вы, Петр Семенович… идите в гараж… Ладно, Петр Семенович…
— Дура! — стараясь не смотреть в сияющее лицо Ванюшки, говорит механик. — Ду-ра!.. Расписку я с тебя должен получить или нет? Должен, я тебя спрашиваю, получить с тебя расписку, что тебе вручена машина для эксплуатации на вверенной нам трассе передвижения?
— Должны! — соглашается Ванюшка, сообразив, что после того, как он распишется в толстой клеенчатой тетради, механик уйдет. Ванюшка хватает тетрадь, не глядя нацарапывает буквы своей фамилии, затем просительно складывает руки на груди.
— Число! — тычет пальцем в тетрадь механик. — Проставь число получения вверенной тебе техники!
Теперь механику нечего делать возле машины, но он не уходит. Засунув карандаш за оттопыренное ухо, скороговоркой произносит привычную, десятки раз говоренную фразу:
— Машина государственная, общественная, долг водителя — беречь ее, как зеницу ока, проводить соответствующие осмотры и уходы, о чем я и предупреждаю вас, товарищ Чепрасов, как ответственного водителя… Понятно?
— Понятно! — облегченно вздыхая, отвечает Ванюшка, так как механик после торопливой скороговорки, насвистывая, уходит в гараж.
Стоит тишина. Светит полуденное солнце.
Всю прошлую ночь шел крупный грозовой дождь, над землей клубились тучи, а сейчас на небе ни облачка; оно промыто дождем до голубого сияния. Тучи, видимо, упали на пашни, на луга, на реку, поэтому все дымится. Правда, в низинах тучи так и остались тучами — ползут, ворочаясь, задевают за тальники и траву, проливая холодную воду. Солнце — тоже промытое, чистенькое, без пятнышек — торопливо греет развороченную землю, пашни простреленные дождевыми пулями, излучину реки Ингоды.
Ванюшке кажется, что она, его машина, — яркая, красивая, стройная, — словно не стоит на мокрой траве, а, едва касаясь земли четырьмя точками колес, висит в воздухе. Поджарая, она ему кажется похожей на самолет, готовый стремительно уйти в воздух. Для этого у нее обтекаемо скошена округлость кабины, расправлены по-птичьи крылья колес, напружинены стальные полукружья крепких рессор; у нее под капотом в сдержанном ожидании молчит огромной силы мотор, пахнущий бензином и автолом.
Проглотив загустевшую слюну, Ванюшка поднимается на цыпочки, кладет на капот голые по локоть руки — металл ласков и гладок, от мотора веет теплом. Как перед чудом, Ванюшкина мысль натыкается на препятствие, которое пока не может преодолеть: реальна ли она, машина? Вчера, позавчера, неделю, год назад, когда Ванюшка работал стажером на старых автомобилях, ее не было. «Когда-нибудь дадим новую машину!» — говорил начальник
Чудо в том, что слова Спиридонова превратились в металл, стекло, кожу, резину. Ее не было, машины, а теперь есть. Ее только вчера привезли на станцию, потом самоходом — в гараж, и она стала Ванюшкиной. Об этом никто не догадывался: ни рабочий, что свел автомобиль с конвейера, ни кондуктор поезда, ни начальник станции; для них это была просто машина, без слова «моя».
— Моя машина! — вслух произносит Ванюшка.
Некто громадный, состоящий из людей, домов, заводов, гор, рек, полей, железных дорог, неба, солнца, создал эту машину. «Государственная!» — сказал механик, и Ванюшка сразу же подумал о громадном, представил все то, что входит в самую громадность…
— Моя машина! — повторяет он, вслушиваясь в звучание слов. Ванюшка точно заучивает их, пытается связать с автомобилем. Он вспоминает, что все знакомые шоферы о машине говорят «моя» и при этом в их тоне звучит не сомнение, а наоборот, слышится властная снисходительность, привычное панибратство: «Моя барахлит! Сцепленьице того!..»
Ванюшка на цыпочках обходит машину, поднимает с земли прутик, счищает грязь с кирзовых сапог. Прутик слаб, тонок, он сердито бросает его, выхватив из кармана носовой платок, вытирает им.
Сиденье мягко, волнующе проваливается под тяжестью Ванюшкиного тела, с мелодичным звоном захлопывается дверца, и он оказывается в интимном, уютном полумраке кабины, пахнущей свежей клеенкой, масляной краской, бензином. Он теперь отделен дверцами от земли, неба, луж, один в кабине, закрытый от мира металлом и стеклом; только для него светятся циферблаты приборов, бархатится маковка рычага коробки скоростей.
Ванюшка смущенно, чуть косовато улыбается загорелым, узкоглазым лицом с крупными скулами и так близко сведенными на переносице бровями, что кажется — Ванюшка всегда сердит. Однако сердится Ванюшка не слишком часто, а когда это случается с ним — брови смыкаются совсем. Тогда он здорово похож на монгола-степняка.
Погасив улыбку, он осторожно прикасается ногой к стартеру — машина отзывается приветливым, звонким голосом; он нажимает на акселератор посильнее, она отвечает посуровевшим, крепким голосом, словно говорит: «Могу и так! Как захочешь, Ванюшка!»
Счастливо засмеявшись, он на миг прижимается щекой к прохладной баранке, потом, как будто устыдившись порыва, отшатывается и еще раз нажимает ногой на педаль газа, чтобы после этого заглушить мотор. Звук становится металлически грозным, предостерегающим, и Ванюшка суровеет тоже: на скулах ходят крепкие мускулы, подбородок, широкий и выпуклый, туго обтягивается кожей.
— Хороша! Хватит! — говорит Ванюшка, вынимая ключ зажигания.
Теперь, когда в ушах еще слышится гул мотора, а ноги твердо стоят на педалях и в ладони теплая луковка рычага коробки передач, он, наконец, отчетливо, зримо понимает, что у него есть машина. От знакомой позы за рулем Ванюшка окончательно приходит в себя: кажутся смешными его взволнованность, боязнь поверить в то, что прибыла наконец в гараж новая машина.
— Чудак ты, Ванюшка! — вслух укоряет он себя и сразу же неторопливо выбирается из кабины, обходит машину, внимательно осматривает ее, попутно сняв с фары засохшую на солнце лепешку грязи. Он становится все солиднее, сдержаннее, неторопливей; понимание того, что у него есть машина, изменяет Ванюшку. Лицо его серьезно, жесты четки, ноги в больших кирзовых сапогах он ставит на землю так уверенно и твердо, точно прихлопывает печать. В его походке, высоко поднятой голове уже чувствуются хозяйственность, обстоятельность человека, имеющего свою машину.