Звенья и зёрна

Ковальджи Кирилл Владимирович

* * *

— Гиены, исчадье геенны, мы худшее в мире зверье! — Мы — люди, мы песня Вселенной, мы очи, мы ключик ее!

* * *

Посюсторонним, посюсторонним мы, окруженные, как на войне, мертвых на скорую руку хороним, горько слезу в самолете оброним, мчимся, не помним, что видим во сне…

* * *

Интравертная длится коррида в расщепленном мозгу индивида, в результате — то густо, то пусто, левый разум и правые чувства…

* * *

Не бессмертье,

чей призрак маячит в бессонной тоске: бесконечная партия — два короля на доске. Где ж судья-судия, где волшебник, не знающий правил, кто б фигуры вернул, а не то чтобы время прибавил…

* * *

Очевидец ничего не видит, времени не чует современник, ясность наступает после жизни, вечно длится мертвое мгновенье…

* * *

Потомки радуются ломке, а повзрослеют — заболеют тоской-любовью к древним стенам и глухотою к переменам.

* * *

Что ответишь ты мне, если я ничего не скажу?

* * *

Я видел, как церковь плодила безбожников, а безбожники — к Богу толкали…

Парижские голоса

1

Многое сбывается через много лет, лишь бы в сердце теплился терпеливый свет. Памяти прибавилось у платанов старых, и сменились девочки на Больших бульварах, спит Эдит на кладбище, а поет — Мирей, и Париж — он светится, он не стал старей…

2. Шансонье

Под международной водородной бомбой йогу постигает гуманист, про разоруженье с пафосом и помпой говорит с трибуны террорист. Торжество абсурда, электронный разум, самолет охотится на львов, сигареты с фильтром, бог с противогазом, быстрорастворимая любовь. Трудные подростки, легкие девицы, острый и хронический психоз, к солнцу, обезумев, улетают птицы от экологических угроз. Только пострашнее СПИДа или ада, что перед развязкою дорог, стал на четвереньки посредине стада Господом отмеченный пророк.

3. Сентиментальная ода

Памяти Э. Хемингуэя

Я выпью вина и заплачу, Скажу, что я видел Париж, Скажу, улыбнусь виновато, Ты это поймешь и простишь. Немыслимый город с Монмартра, Художницы юной лоток, Сиянье осеннего света, Веков золотой холодок. Живительный воздух Парижа, Где музыка прежде всего, Где шорох бумажного сора И тот по ночам — волшебство, Где шляться бродягой завидно, Где быть одиноким светло, Где что-то все горести жизни С дыханьем искусства свело. На воле — пускай несвободный, На празднике — немолодой, Я словно проснулся и вспомнил Забытое в жизни другой. Я понял: в Париж я вернулся Неузнанный, как Одиссей, Стою, узнаю, собираю Огни Елисейских полей. И больше просить я не смею. Прощай, я мгновенье постиг: Жизнь делится скупо на годы, А множится щедро — на миг. Я вижу Париж, и глазами Счастливыми, полными слез Гляжу на пустые ладони, В которых Париж я унес.

4. Прощание Сент-Экзюпери

Покуда есть Париж, еще я жив и молод, Пусть не вернусь к нему из дальней стороны, Мне только надо знать, что существует город, Бессонный свет, и бред, и странный звук струны. Осенний терпкий вкус трагической свободы, Всеведенье и смех, любовь и слепота… Его бессонный свет проплыл под самолетом, Бездонная вокруг открылась чернота. Покуда есть Париж, еще я жив и молод, Где б ни был — встрепенусь и потянусь к нему, Но и во сне боюсь, что подступает холод, Что брошен он один во тьму, во тьму, во тьму…

«Под рок-музыку аварийности…»

* * *

Под рок-музыку аварийности век идет к своему завершению: перевыполнен план трагедийности, переполнена чаша терпения, а там-там и днесь: — Атом там и здесь! Мировой бедлам сочинен адом: был сперва Адам, чтоб в конце — атом? Где Орфей? Где его искусство, чтоб на лире серебряной месяца подтвердить, что такое безумство и в безумных мозгах не уместится!

Африканская мозаика

1

…Голый негр на пальму взбирается быстро, на закорках грохочет битлами транзистор, и московский мой быт, он не так одинаков, если Африка в нем восклицательным знаком, ах, лагуну добавь, деревушку на сваях, за моторкой угнавшихся вплавь чертенят-попрошаек, это было — когда? — над Москвою морозной черный блик — африканский мираж светоносный.

2

…Разгоняется лайнер, и в небо, и вскоре под крылом, как открытка, Средиземное море, а под вечер над джунглями пар, словно вата, в океан кипятильником брошен экватор. Что за ночь! В Дуала — это порт в Камеруне — приземляется «Боинг» парной — в июне — воздух душно пахнет французским мылом, дождь дымится, как душ — не вчера ль это было? — только время — не то, что считает Европа, а вращенье вселенского калейдоскопа, его вертят клешнями гигантские крабы: костяные, сухие, как смерть, баобабы.

3

…По пустынной саванне спешит голубая машина — это в Африке было, посредине Бенина — вдруг, как радужный смерч, толпясь и блистая, налетает безумная бабочек стая — от песков до небес, ни конца ей, ни края, но с налета — о господи! — горе немое: смерть цветасто пятнает стекло ветровое. «Тормози! Мы врываемся в рай, как убийцы!..» — это в Африке было, в Москве повторяется, снится — мчатся бабочки снова, большие, как птицы, золотые, лиловые, алые, черные, небывалые, обреченные…