Зверь из бездны. Династия при смерти. Книги 1-4
Шрифт:
На этом прекращается переписка между Поджио и Никколи о герсфельдском Таците, что объясняется скорым их личным свиданием: лето 1429 года Поджио провел в Тоскане. То обстоятельство, что он в это время, действительно, раздобылся Тацитом — и, как глухо говорил он, из Германии — несомненно. Честь открытия Тацита, по настоянию к поискам со стороны Никколи и чрез посредство какого-то неизвестного монаха, приписывают Поджио в XVIII веке и знаток литературы XV века, аббат Мегю, и Тирабоски (1731—1794).
Растянувшись чуть не на пять лет, открытие Поджио огласилось раньше, чем было совершено, и вокруг него роились странные слухи. Последними Никколи очень волновался, а Поджио отвечал: «Я знаю все песни, которые поются на этот счет и откуда они берутся; так вот же, когда прибудет Корнелий Тацит, я нарочно возьму, да и припрячу его хорошенько от посторонних». — Казалось бы, — справедливо замечает Гошар, — самой естественной защитой рукописи от дурных слухов было — показать ее всему ученому свету, объяснив все пути, средства и секреты ее происхождения. Поджио, наоборот, опять обещает хитрить и играть в темную.
Неизвестно, тотчас ли Поджио и Никколи публиковали копии с Тацита, которым осчастливил их таинственный монах, если только был какой-нибудь монах. Можно думать, что нет. Они придерживали свое сокровище и набивали ему цену. Списки авторов стоили тем дороже, чем они были реже. Поэтому экземпляры Тацита, художественно воспроизводимые фирмою, расплывались к таким высокопоставленным покупщикам, как Пьетро Медичи, Матвей Корвин и т.п., — в общем же обороте их не было, чем, вероятно, и объясняется долгое молчание о Таците ученой критики. Так, например, Полициано (1454— 1494) либо вовсе не видал нового Тацита, либо отнесся к Поджиеву манускрипту с подозрением, потому что — подобно как выше Бокаччио — в этюде своем о Светонии и Цезарях, совершенно не касается Тацита, хотя говорит о нем с высоким почтением, со слов Плиния и Вописка. Это тем любопытнее, что Полициано должен был знать уже и печатное издание Тацита (1470 у Спиры в Венеции). Дзекко Полентоне, друг Никколи, очевидно, видел рукопись лишь мельком, как говорится, из рук приятеля, так как не знает точного счета книг Тацитовых (librorum Taciti numerum affirmare satis certe non audeo).
Более того: Макиавелли, которого в потомстве так часто сравнивают с Тацитом, — наглядный и разительный показатель того, что даже в начале XVI века первоклассный историк и политик, специально обсуждая темы империализма, столь жгуче напоминающие аналогии Тацита, мог, однако, пройти мимо последнего, словно его и не было на свете, и развивать свои римские примеры исключительно по Титу Ливию — для республиканского периода, по Спартиану и авторам Historiae Augustae — для периода имперского. Между тем, Макиавелли родился в тот самый год, когда были напечатаны последние главы «Анналов» и «Истории» (1469) и умер 17 лет спустя после находки и напечатания первых пяти глав «Анналов». Это совершенно не согласуется с утверждением Гастона Буассье, будто со второй половины XIV века Тацит сделался настольною книгою итальянской знати и как бы руководством придворной политики. Век изучающего восторга к Тациту был еще впереди.
Бэйль исчисляет итальянских принцев, поклонников Тацита: папа Павел III Фарнезе (1534—1549), Козьма I Медичи (1519—1574). Шестнадцатый век действительно увлекся Тацитом, и его можно считать — особенно к концу, на переломе к XVII (Бальзак, Монтэнь) — полем не только сравнения между Тацитом и Макиавелли, но и борьбы между их морально-политическими влияниями. Дюбуа Гюшан — великий ненавистник Макиавелли — отмечает выразительною антитезою, что во Франции Тацит был настольным автором герцога Гиза, тогда как Макиавелли — Генриха III. Отец литературной комментировки Тацита Юст Липсий только в 1574 году открыл различие «Анналов» от «Истории», которые смешивали в одно сочинение более ранние филологи, как Альчиати (1492—1550), Бероальт, Б. Ренан (Beatus Rhenanus, 1485—1547). «Властителем дум» Тацит становится только в XVII веке и — чем дальше, тем больше и глубже. «Мы, французы, обязаны гению Тацита всею нашею трагедией, — говорить Дюбуа Гюшан, хотя этот бонапартист совсем не большой поклонник римского историка — «Британик», «Отон», «Германик», «Тиберий», «Радамист», «Береника», «Эпихарис», «Праздник Нерона»; из Тацита вышли наши Корнель, Кребильон, Расин, Шенье, Арно, Легуве, Суме. Франция — вообще, страна, наиболее воспринявшая и разработавшая художественный гений Тацита. В то время как на германской литературе XVII века он почти не оставил следа, во Франции он ярко отразился почти в каждой крупной литературной величине: m-me Севинье, Монтескье, Тиллемон, д’Аламбер, Тома, Ла Гарп — его поклонники, Роллен, Вольтер, Мабли — его суровые, но уважающие критики. «Первый из историков», характеризует его д’Аламбер. «Он не умеет творить иначе, как — шедевры!» — прибавляет Ла Гарп. И надо заметить, что это влияние непосредственное — настоящего, латинского Тацита, так как хотя переводить Тацита на французский язык начали уже в 1548 году (Анж Капель), но еще Мармонтель (1728—1799) и тот же Ла
Гарп объявили его, в сущности, непереводимым. Любопытно отметить, что у нас, в России, Тацита усиленно переводили при Александре I, ученике Ла Гарпа. За первое десятилетие XIX века вышел перевод «Летописи» (академика Степана Румовского, в 1806—1809 гг.) и перевод всех сочинений Тацита, сделанный в 1802—1807 гг. Федором Поспеловым. Последний перевод не только посвящен императору Александру, но даже и издан по высочайшему повелению, — и это в то самое время (а может быть, именно поэтому), — как на Сене великий ненавистник Тацита, Наполеон, вел с римским историком полемику, точно с живым неприятелем, выгонял его поклонников со службы и требовал от Академии союза против столь опасного врага.
Любопытно, что, в много позднейшем издании писем своих к Никколи, Поджио, упустив из вида даты переписки своей о Таците 1425—1429 гг. — с каким-то задним намерением фальсифицировал даты 28 декабря 1427 и 5 июня 1428 года в двух, вновь оглашенных, письмах, которыми он просит:
«Ты мне прислал том Сенеки и Корнелия Тацита. Благодарю тебя. Но последний исполнен ломбардским письмом, при чем значительная часть букв стерлась. А я видел у тебя во Флоренции другой экземпляр, написанный древним письмом (каролинским)... Трудно найти писца, который правильно прочел бы тот список, что ты мне прислал. Пожалуйста, доставь мне такого. Ты можешь, если захочешь». Во втором письме Поджио уверяет Никколи, что, через посредство Бартоломео де Бардис послал ему декаду Ливия и Корнелия Тацита. «В Таците твоем недостает нескольких страниц в разных местах рукописи», и т.д.
Рядом довольно обстоятельных доказательств, чрез исключение третьего, Гошар устанавливает факт, что рукопись ломбардскими буквами и с пропусками листов не могла быть иною, как тем Вторым Медицейским списком, который считается древнейшим экземпляром Тацита. Вместе с тем, Поджио дает понять, что в его и Никколи распоряжении есть еще какой-то древний Тацит, писанный буквами античными (каролинскими). Даты писем, — кажется, нельзя сомневаться, — подложны, сочинены post factum появления в свете Тацита от имени Никколи, затем, чтобы утвердить репутацию первого (ломбардского) списка, пошедшего в обиход разных княжеских библиотек и подготовить дорогу второму списку (каролинским почерком). История переставила их очередь: первый Тацит Поджио сделался Вторым Медицейским, второй Тацит Поджио сделался Первым Медицейским, — так полагает и во многом правдоподобно доказывает Гошар.
Изучая историю происхождения Первого Медицейского списка (каролинским письмом), нельзя не заметить, что повторяется легенда, окружившая, 80 лет тому назад, список Никколо Никколи, то есть — Второй Медицейский. Опять на сцене северной монастырь, опять какие-то таинственные неназываемые монахи. Какой-то немецкий инок приносит папе Льву X начальную 5 главу «Анналов». Папа, в восторге, назначает будто бы инока издателем сочинения. Инок отказывается, говоря, что он малограмотен. Словом, встает из мертвых легенда о поставщике Второго Медицейского списка, герсфельдском монахе, — только перенесенная теперь в Корвеи. Посредником торга легенда называет, как уже упомянуто, Арчимбольди — в ту пору собирателя налогов в пользу священного престола, впоследствии архиепископа миланского. Однако, Арчимбольди не обмолвился об этом обстоятельстве ни единым словом, хотя Лев X — якобы чрез его руки—заплатил за рукопись 500 цехинов, т.е. 6.000 франков, по тогдашней цене денег целое состояние. Эти вечные таинственные монахи, без имени, места происхождения и жительства, для Гошара — продолжатели фальсификационной системы, пущенной в ход Поджио Браччиолини. Их никто не видит и не знает, но сегодня один из них приносит из Швеции или Дании потерянную декаду Тита Ливия, завтра другой из Корвеи или Фульды Тацита и т.д. — всегда почему-то с далекого, трудно достижимого севера и всегда как раз с тем товаром, которого хочется и которого недостает книжному рынку века.
Что касается специально Корвейского монастыря, откуда будто бы происходит Первый Медицейский список, мы имеем достаточное отрицательное свидетельство в письме самого Поджио Браччиолини, адресованного к Никколо Никколи еще из Англии, что знает он этот немецкий монастырь как свои пять пальцев, и — не верь дуракам: никаких редкостей в нем нет! Из ближайших по времени ученых решительно никто ничего не знает о находке Тацита (включительно до его первоиздателя Бероальда) в Корвейском монастыре. Смутно все говорят о Германии, как то было и во время Никколо Никколи. Современники и друзья Арчимбольди, — Алчати, Угелли, — ничего не говорят о роли его в столь важном и славном открытии века. Больше того: Угелли рекомендует Арчимбольди особой столь знатного происхождения, что мудрено даже и вообразить его на скаредном амплуа провинциального собирателя налогов и милостыни. Аббат Мегю (Mehus) в XVIII столетии оставил легенду о корвейском происхождении Тацита без внимания, Бэйль сообщает ее лишь как слух, изустно, в виде анекдота, переданного ему «покойным господином Фором, доктором теологии парижского факультета». Со слов того же Фора, он рассказывает, будто папа Лев X так желал найти недостающие главы Тацита, что не только обещал за них деньги и славу, но и отпущение грехов. Удивительно ли, что их поторопились найти?