Зверь на престоле, или правда о царстве Петра Великого
Шрифт:
При таком харче «срок мотать» — истинное наслаждение! Ай-яй-яй, что б стало со старушечкой Англией, введи им такое хоть на самый малый период?
А вот как описывает свои мытарства по сибирским тюрьмам еще один правозащитник:
«П. Ф. Якубович пишет [83] о 90-х годах прошлого века [XIX в. — А.М], что в то страшное время в сибирских этапах давали кормовых 10 копеек…» [121, с. 35i].
И если в среднем по Сибири на эти деньги можно было купить несколько килограммов хлеба и несколько литров молока, то в Иркутской губернии, по словам все того же Якубовича: «…фунт мяса стоит 10 копеек, и «арестанты просто бедствуют»» (там же).
83
«В мире отверженных», М., 1964, т. 1.
Этим их «бедствиям» сильно удивляется Солженицын, на своем горбу испытавший все прелести сталинских лагерей: фунт мяса на человека в день— таким умопомрачительным количеством съестного в стране победившего социализма и на свободе-то в те годы было не разжиться! А при «проклятом царизме», да и то в самых не богатых на кормовые местах, такою роскошью ежедневно потчевали даже в тюрьме…
Сравниваем с «доброй» заграницей, которую в отсталости устава о ссыльныхне заподозришь никогда:
«…в саксонских и прусских тюрьмах заключенные получают мясо только три раза в неделю, каждый раз в количестве, не достигающем и 1/ 5фунта [80 г] …» [145, с. 297].
То есть в лучшем случае в количестве, ровно в пять раз меньшем! Да и то: лишь трижды в неделю!
Так что очень не зря считается, «…что германские тюрьмоведы боятся быть заподозренными в ложной филантропии…» [145, с. 297].
Вот теперь, вальяжно обглодывая косточки нами обнаруживаемых в русских тюрьмах избыточных мясных фунтов, выковыривая застрявшие косточки из десен, можно и пофилософствовать: по какую сторону нашей государственной границы находилась та самая пресловутая «тюрьма народов».
Но и это еще не все прелести сравнения жизни каторжан с жизнью арестантов западноевропейских тюрем. Ведь Антон Павлович сообщает не о скрученных бечевою по рукам и ногам несчастных арестантах, но о вынужденных поселенцах острова Сахалин, которые сверх вышеуказанного могут наловить рыбы, насобирать грибов, а картошки-то, картошки насажать… И которые, в подавляющем своем большинстве, вообще ничего не делают. А сидят на берегу и с грустной миной вглядываются вдаль — срок, так сказать, «мотают».
А вот что творилось в период «мрачного» царистского «мракобесия» в самой что ни есть «глубине сибирских руд». И все, между прочим, на том же самом ужаснейшем краю света — Сахалине:
«Рудничные арестанты в четыре летние месяца получают усиленное довольствие, состоящее из 4 ф. хлеба [1,6 кг] и 1 ф. мяса [400 г] …» [145, с. 302].
Так что очень не зря царские тюрьмы никогда с курортом не сравнивали: на курортах по полкило мяса на день не отваливают. Там рацион все же несколько поскромней.
Вот как жилось каторжанину на много руганной большевиками царской каторге!
Но и это было еще не все:
«…сахалинские врачи… заявили, что, ввиду условий работ на Сахалине, сурового климата, усиленного труда… отпускаемого теперь довольствия недостаточно…» [145, с. 302].
То есть с полкоровы на год — это, как теперь выясняется, нашей либеральной медициной забраковывалось. Требовалось нормы для особо опасных преступников особо увеличить!
Что здесь сказать? Такая вот у нас на поверку была тюрьма…
А вот как царское правительство одевало арестантов:
«Каторжным, как мужчинам, так и женщинам, выдается по армяку и полушубку ежегодно…» [145, с. 303].
Ну это просто Клондайк! Если бы имелась машина времени, то весь совок, в полном своем составе, прознав, где такой дефицит раздают, разом ринулся бы на царскую эту каторгу — за полушубками!
Но и по части обувки там творился такой же «безпредел»:
«…в год четыре пары чирков и две пары бродней…» [145, с. 302].
То есть и по этой части — кум королю…
Куда им такая прорва обувки?
А это чтоб шлындать по берегу взад и вперед, вглядываясь вдаль на чуть заметную полоску материка, и соленую слюну точить с извечными этими самыми воздыханиями об утерянной своей свободе горемычной.
И если принять на веру некрасовские завывания, то становится достаточно странным то обстоятельство, почему же это никто в этой самой ими столь усердно руганной переруганной царской России, столь якобы забитой и зашуганой, нищей и убогой, в каторгу угодить почему-то не слишком-то и стремился. Ведь у нас, в представляющей собой сладкие грезы демократической дореволюционной общественности России — свободной от царизма стране — стране Советов, даже телогрейка и та на два года выдавалась. Но это «на свободе». А у них, то есть в «тюрьме народов», даже на каторге (!), — ежегодно по полушубку! И по полкило мяса на день с двумя буханками хлеба — в рудниках…
Так как же питались и одевались русские люди в те руганные переруганные всеми времена на свободе?
«В середине семнадцатого века четырнадцатимиллионное население России составляло лишь половину совокупного населения Франции и Англии (27 миллионов человек). К 1800 г. соотношение изменилось в пользу России (36 миллионов Против 39 миллионов Англии и Франции). Соотношение еще более изменилось в пользу России к началу нашего века (129 миллионов против 79 миллионов)» [141, с. 6].
То есть не слишком-то людские порядки, царящие в Западной Европе, обуславливали и достаточно невысокий процент прироста там населения. Таковы плоды бытовавшей у них этой всеми теперь воспеваемой якобы самой человечной из человеческих культур.
Но вот чем следует объяснять столь разительное несоответствие их системы общежительства с нашей. У нас:
«Преднамеренно никто зла не творил. А отдельные преступления потому и вызывали такой большой резонанс, что случались сравнительно редко. На чистой белой скатерти и пятнышко заметно» [72, с. 54].