Зверь на престоле, или правда о царстве Петра Великого
Шрифт:
«…к большим станкам приставляли ящики — чтобы работники лет 8–10 могли бы дотянуться до рабочей части станка» [14, с. 222].
А что? Удобно и выгодно: детям платить меньше. Рабочий же день для всех один: от 12 до 14 часов. Притомился ребеночек — пальчик ему резаком, видите ли, отхватило — не беда: покалеченных — на свалку истории. Новых набрать, еще не изуродованных, — только свистни. И, опять же, изысканнейший вид борьбы Британского местечкового джентльменства с очень опасным по тем временам явлением: перенаселением собственной страны. Причем, перенаселением вполне здоровыми людьми! Такое «безобразие» срочно требовалось устранить. Тому более чем «здоровая инициатива» «усовершенствований»: «к большим станкам приставляли ящики…»
Так прогрессировала и в модном XIX в. извечная борьба Запада с перенаселением своих территорий, давно и безнадежно зараженных болезнью аборигенов Карибских островов — людоедством.
Но и XX век, еще более прогрессивный, лишь указал на то, что представители этой хваленой арийской расы прогрессируют лишь в одном — во все большем изощрении в своем излюбленном занятии — убийстве людей. Всем еще сомневающимся Адольф Гитлер это теперь доказал более чем внятно.
Но что мы все о Британии, Франции да Германии, где выбор бродягам был двояк: либо в солдаты, где палки капрала, несмотря на утверждение короля Фридриха, все же несколько лучше пули неприятеля, либо ближайший сук и петля, чем заканчивали там, в солдаты поступить не успевшие. То есть, как теперь их именуют, — бродяги. Потому-то и наши такие же вот якобы «бродяги» за границу что-то уж не слишком устремлялись подрабатывать: там, пожалуй, «подработаешь»… О том они не знать не могли.
А вот какая картина предстала взору наших солдат, когда под предводительством Суворова они попали в самые благодатные края в Европе — на юг континента:
«Русские солдаты в походе рассуждали о богатстве итальянской земли и бедности ее жителей. Орошенная безчисленными каналами, густо населенная, плодородная земля эта казалась истинным раем. Но поселяне… довольствовались лапшой из кукурузной муки, редко приправленной каплей оливкового масла. Мясное и рыбное было для них недоступно. Маленький стаканчик красного домашнего вина из остатков винограда, смешанных с водой, довершал их обед. На вино настоящее имел право лишь старший в доме. На базаре все было дорого, особенно лакомство — лягушки, привозимые живыми в салфетках и покупаемые только вельможами.
— Даже зелено-золотистые жуки, называемые у нас хрущами, рассказывал офицер, составляют их любимую пищу, как для нас земляника или клубника» [74, с. 382].
Сюда следует добавить и наличие в каждом городке, через который наши солдаты на тот момент проходили, толп голодных ободранных детей, выпрашивающих у них кусочек хлебушка.
Так что и здесь была такая страшная нищета, которая никак не могла не поразить русского человека, увидевшего этот их западный «рай» воочию. И, самое во всем этом странное, что ведь именно его, то есть русского человека, ужаснувшегося увиденной здесь дикостью порядков, но никак не нищего, ободранного, изголодало-го, бездомного попрошайку-итальянца, вопреки здравому смыслу, именуют теперь в историях историков неким таким «рабом».
Однако же и до сих пор превратить нас в рабов, несмотря на все потуги масонства, так никто и не смог, даже большевики. Ведь пусть и покуражились они поначалу, превратив нашу общину в отображение ее в уродливом зеркале, именуемом колхоз, но не совсем полностью удалось им охомутать русского человека своею лживой пропагандой. Ведь оставшийся у нас менталитет, столь помогший нам победить в пору суровой войны, все равно со временем подточил и разрушил их над нами владычество.
В крепостной же еще России на защите интересов русского крестьянина всегда стояла чисто русская способность жить миром, то есть сообща. Эта ячейка нашего общества, известная еще с незапамятных времен, защитила русского человека и в этот раз.
«В повседневных делах даже община помещичьих, т. е. крепостных, крестьян обладала значительной самостоятельностью, тем более общество государственных крестьян или бывших помещичьих после освобождения. Секрет определенной независимости в том, что помещик или государство были заинтересованы взять с деревни свою долю, а как именно эта доля будет обезпечена, все связанные с этим трудности считали выгодным переложить на самих крестьян. Правда, бывали во времена крепостного права и такие помещики, которые вдруг грубо вторгались в хозяйственные дела своей деревни, но их было немного, и печальный опыт их собственного разорения — в результате разорения крестьян — служил предостережением для других…» [92, с. 872–874].
Но не только в деревне, но и в городе никакие злоупотребления, когда из зависимого человека работодатель пытался вытянуть последние жилы, ни к чему хорошему для работодателя не приводили:
«…на суконных фабриках не обходилось без важных столкновений между хозяевами и наемными рабочими. Первые жаловались, что рабочие от них убегают, последние, что хозяева их дурно содержат и притесняют. В таких недоразумениях виноватыми чаще признавались рабочие: их били плетьми и ссылали в Рогервик, но фабриканты от этого не выигрывали, а лишившись рабочих, не скоро находили новых, и дело их останавливалось» [51, с. 1010].
Так что вышивание из человека последних физических ресурсов при попытке наименьшей оплаты его труда у нас никак не прививалось — мы не заграница — и за произведенную работу требуем соответственной произведенным затратам оплаты труда. В противном случае для русского человека лучше в каталажке пересидеть, чем работать задаром.
И вот для каких нужд крестьянам обычно требовались эти где-либо прирабатываемые финансовые средства:
«Нередко землю покупала община в целом. Помещики, владевшие общиной, как правило, не препятствовали этому — ведь это укрепляло хозяйство крестьян и соответственно гарантии дохода помещика… Случалось, что крепостные крестьяне, купив сообща землю в соседнем уезде, полностью туда переселялись. Но продолжали платить оброк своему помещику…
Из хлеба, собранного миром для общественной запашки, «общество назначает месячину за службу мужей солдаткам с их детьми… так же престарелым и одиноким, пережившим свои семейства, дабы оные не скитались по миру»» [92, с. 872–874].
Общественная защита бедных, нетрудоспособных, вдов, стариков, сирот гарантировалась всем крестьянским миром.
История доносит до нас голоса очевидцев из разных губерний России:
««Когда же какого-либо крестьянина постигнет несчастье, например выгорит у него дом, то крестьяне из сострадания к нему помогают в свободное от своих работ время, возят ему задаром дрова, с катища — бревна на новый дом и пр., преимущественно в воскресенье» (Вологодская губ.) …
«В случае постигшего домохозяина несчастья, например пожара, мир дает безплатно лес для постройки, если кто заболеет, то мир безплатно исправляет его хозяйственные работы: убирает хлеб, сено и т. п.» (Новгородская губ.) …
«Каждый член общества трудится, выходя на работу для вспашки поля или уборки урожая захворавшего домохозяина или бедной вдовы, вывозит лес на постройку сгоревшей у кого-либо из своих членов избы, платит за участки, отведенные беднякам, больным, старым, сирым, за отпускаемый им безплатно лес на починку избы, материал на изгороди и отопление, хоронит за свой счет, вносит подати за разорившихся, поставляет лошадей для обработки поля хозяину, у которого они пали или украдены, несет хлеб, холст и прочее погорельцу, поит, кормит, одевает сирот, поселенных в его избе, и мн. др.» (Тверская губ.).