Зверь на престоле, или правда о царстве Петра Великого
Шрифт:
«И сыновья, и невестки слушались одного слова, никакого пререкания, чтоб только не отправили с этого жилища. Вот такую давали возможность, что у детей с самой юности дар речи развивался, и песни пели. Был правильный уклад для развития личности» [115, с. 89].
Понятно, каким уважением пользовался и сам глава дома, которому было чему научить подрастающих внуков, которых он принимал на воспитание после бабушки: накопленная веками память поколений передавалась по наследству. Отцу, что и понятно, было некогда. Он поле пахал, сеял, урожай собирал.
А вот деду доставались лишь интеллектуальные виды деятельности: руководство домашними; прочтение молитв, псалмов и глав из Евангелия; вынесение решений по каким-либо хозяйственным вопросам. А ведь самый пик развития умственных способностей мужчины приходится на 60 лет! Так что руководство доверялось не просто старшему мужчине в доме, но самому на тот период умному.
Вот из какого контингента формировался древнейший наш инструмент самоуправления — вече.
«И никогда Бог не оставлял славян, потому что они по естеству жили… Сама природа, сам уклад жизни им давал развитие, возможность формирования для вечной жизни. И это формирование, это благочестие не с юга, не с запада. Это осталось еще, я не сомневаюсь, от Ноя, от Адама» [115, с. 89].
Принадлежность нашего народа к самому древнему на земле этносу, то есть к единственному на земле народу, не подвергнутому вавилонской мутации, теперь доказывается и генетиками [156, с. 7–10]. Так что наши корни, что не может не отметить и сегодняшняя наука, являются и действительно самыми древними на планете. И уходят в седую древность к нашим прародителям: Адаму, Ною, Симу, Палеку (Палеху) …
Потому и впоследствии именно наш жизненный уклад являлся единственным наиболее приемлемым для выращивания человека, достойного своего Создателя. И никто во всем мире не имел никогда ничего даже и в самой малой степени приближенного к нему:
«Традиция земского самоуправления, оформленная юридически в сер. XVI в., пронизывает общественную жизнь Древней Руси. Земские соборы — съезды всех сословий государства — проходили в то время, когда по всей Западной Европе царил холод абсолютизма.
Русская монархия вплоть до XVIII в. носила сословно-представительный характер. Россия XV–XVI вв. обладала единственной в то время среди других стран мира системой управления, основой которой было самоуправление на всесословной основе…
Согласно Судебнику 1550, представитель центральной государственной власти (воевода и т. п.) не имел права арестовать человека, не предъявив доказательств его вины представителям местного самоуправления — старосте и целовальнику. Если этого не происходило, то староста и целовальник, по требованию родственников арестованного, могли освободить его и взыскать с представителя администрации штраф за «безчестье».
Таким образом, первый закон о неприкосновенности личности впервые был принят в Древней Руси, а не в Западной Европе, где он появился только 120 лет спустя» [92, с. 753–754].
Однако же, судя по содержанию новгородской грамоты № 531 [152], этот срок смело можно отнести как минимум еще на пару-тройку столетий вглубь веков. Судя же об удивительнейшей нашей привычке жить свободно, этот ни у какой иной нации в древности не встречающийся закон и составляет основу нашего русского менталитета, накрепко увязанного с поклонением Богу истинному, близкое общение с которым только-то и могло воспитать в человеке такое чувство.
«Хотя наши князья и вели воинственный образ жизни, но в обращении с народом они нередко проявляли черты истинно отеческой заботливости, добродушия и кротости. В народных песнях не слышится ни малейшей жалобы на притеснения со стороны бояр и князей, на худую, тяжелую жизнь, — значит, жить было хорошо [ровно в 370 раз лучше, чем теперь! — А. М]. За самые тяжелые преступления виновный платился лишь своим имуществом, отдавая определенную законом пеню. К телесному наказанию не прибегали. Слова «да будет мне стыдно» служили порукой в верности и нерушимости принятых на себя обязательств… Все государственные расходы главным образом ограничивались издержками на содержание князя, его семейства и двора, которые не могли быть тяжелы для населения, так как для покрытия их князья обыкновенно имели свои княжеские села, доставлявшие им все необходимое, свои заповедные леса, рыбные ловли и т. п.» [78, с. 388–389].
«Народный характер российской монархии становится очевиден, если вспомнить, что именно ее народ восстановил в Смутное время» [41, с. 169].
Но когда объявилось у нас столь не свойственное нашему народу некое такое «общежительство», именуемое крепостничеством?
В нашей стране эта форма межлюдского общения завелась лишь после того, как густо окружившим троны наших монархов масонам удалось внедрить систему попугайничания у невежественного Запада. Ведь крепостничество в безграмотной Западной Европе бытовало еще за три века до искусственного введения этого вида мракобесия, то есть некого такого «прогрессивного» вида взаимоотношений между людьми, теперь еще и у нас:
«…законы, капля в каплю напоминавшие отмену русского «Юрьева дня», появились в Англии гораздо раньше, в 1349 г» [15, с. 382].
С тех пор их мужик, лишенный земли, а, следовательно, и собственного жилья, не знал покоя: вплоть до самого последнего времени он был совершенно безправен, имея в этой жизни только лишь долги, за которые сиживал в тюрьмах, лишался рук или головы, бывал порот кнутом и выгоняем отовсюду на улицу. Где его и поджидал итог их успешной борьбы с перенаселением: петля за бродяжничество.
Но вот, ровно три века спустя, эта мода на мракобесие, благодаря усиленной работе внедренных к нашему двору масонов, была взята за основу общежительства теперь еще и у нас. Началась же эта ушедшая от нашего взора «бескровная» (кровно родственная бесам) революция, как это ни странно выглядит теперь, еще задолго до реформ Петра. Сначала законодательство наше подправила ввалившаяся к нам армада непрошеных пришельцев — татаро-монголов:
«До тех пор князья наши волею-неволею должны были разделять власть с народною властью веча или подбирать себе сторонников в рядах народа. Собственно, они были только правителями, а не владельцами, не вотчинниками, не государями. Монголы, как по своим понятиям, так и по расчету, естественно, усиливали власть и значение князей насчет веча: легче и удобнее им было вести дело с покорными князьями, чем с непостоянными собраниями веч. Вот отчего все русские князья, побивши челом хану, получили тогда свои княжения в вотчину, и власть их в большей части русских земель очень скоро подавила древнее вечевое право» [51, с. 85].
Дальше — больше. И вот некогда совершенно свободного человека, наконец, связала по рукам и ногам Лжедмитриями и масонством сплетенная для него петля:
«В 1648 году был отменен Юрьев день, и для крестьян была закрыта возможность уйти от помещика. Указ 1648 года запрещал обращаться с жалобами к царю помимо низших инстанций» [41, с. 167–168].
То есть онемечивание русского мироустройства, как теперь выясняется, начинается еще со времен правления Алексея Михайловича. Так что и его слишком уж чрезмерно разрекламированное почитание отеческих законов, когда он якобы отбивал за раз по тысяче земных поклонов, с его делами что-то уж не слишком вяжется. Ведь именно он создал предпосылки для полного переиначивания наших древних порядков — самых совершенных на тот день во всем мире.