Звери дедушки Дурова
Шрифт:
Я раскладывал на арене деньги, и Запятайка должна была брать ту бумажку, которую ей приказывали.
Я любил с арены говорить публике политические шутки. Во время царского режима, когда «красными» называли социалистов, и красный флаг вызывал в царских чиновниках ужас, когда за малейшее свободное слово сажали в тюрьмы, я, раскладывая перед Запятайкой деньги разных цветов, научил ее не брать только десятирублевку. Она была красного цвета, и, когда собака отворачивалась от нее, я говорил:
—
Помню я еще смешную сценку, которую разыгрывала Запятайка с маленьким сеттером Рыжкой.
Запятайка лежит, притворяясь мертвой. Маленькая Рыжка подходит к ней, одетая в глубокий траур, с опущенной головой и припадает на грудь мнимой покойницы.
Рыжка часто так входила в свою роль, что ее с трудом приходилось отрывать от мнимого трупика Запятайки.
У Запятайки, вдруг, после рождения первых и единственных, щенят отнялись задние ноги. Она была больна месяца три, и ветеринарные врачи не понимали, чем она больна.
Мы жили тогда в Ростове.
Собрались мы уезжать из Ростова, начали складываться, а Запятайка, боясь, что ее забудут, старалась улечься на видное место, с трудом волоча свой больной зад.
Мне пришлось распоряжаться на вокзале, при отправке зверей, и я оставил Запятайку дома с прислугой.
Но едва я уселся на извозчика и хотел тронуться, как заметил на мостовой распростертое маленькое тело моей Запятайки. Она боялась, что я уеду, забыв о ней, сползла с лестницы и бросилась за нами.
В Рязани, куда я переехал, я занялся серьезно лечением собачки, и мне удалось ее вылечить электричеством и ваннами.
Умерла она позднее. У нее вдруг появилась под лапкой какая-то опухоль.
Я был тогда в Харькове, большом городе, где много хороших врачей, и сейчас же понес Запятайку к профессору-ветеринару.
Профессор принимал в кабинете Ветеринарного института, у большого стола, на который клали больных животных. Вокруг него толпились студенты.
Дошла очередь до Запятайки. Ощупав опухоль, профессор равнодушно сказал:
— Опухоль может быть обыкновенным затвердением железы, но может быть и злокачественной. Узнать можно, только введя шприц в опухоль. Если покажется жидкость, животное поправится, если нет, оно погибнет.
Он уже приготовился приступить к осмотру другой собаки, когда я, растолкав студентов, взволнованно заговорил:
— Умоляю вас, профессор, не относитесь так формально к моей собаке — она не простая, спасите ее.
Профессор усмехнулся; он, видимо, торопился и нетерпеливо сказал:
— Все собаки — собаки.
Я не отступал. Дрожащим голосом я начал его снова просить:
— Не откажите, профессор, ввести в опухоль шприц. Помогите мне. Я вам правду говорю, что собака не простая. Разрешите
Профессор разрешил.
Я просил сказать мне, что он хочет внушить мысленно Запятайке, и, по его желанию, внушил собаке, чтобы она обошла вокруг стола, окруженного толпой студентов, и у одного из них вынула из петлицы сюртука цветок.
Бедная больная Запятайка, после моего пристального взгляда, медленно пошла по столу и, поровнявшись с намеченным студентом, взяла у него зубами цветок.
Все были поражены. Профессор немедленно взял шприц и тут же собственноручно сделал операцию, но, посмотрев на шприц, он уныло сказал:
— К сожалению, опухоль злокачественная — саркома, и собака околеет через несколько дней.
У меня сжалось от боли сердце. Не помню, как я добрел до дома, прижимая к груди больное животное.
С этого дня я стал наблюдать, как сохнет и тает на моих глазах Запятайка.
Приближался день моего отъезда из Харькова, нужно было подумать, на кого оставить собаку. Везти ее больной, подвергая дорожной тряске и неудобствам, не хотелось. А ехать я должен был — меня высылали из Харькова за мои политические шутки.
Накануне отъезда, вечером, Запятайка, видя, что мы укладываемся, поняла, что мы уезжаем, и, собрав последние силы, сползла с подушки. Шатаясь, как пьяная, — пришла она ко мне в другой номер, подошла близко, стала на задние лапки и грустно-грустно смотрела мне в глаза.
Вся моя семья окружила ее, и она, уже лежа, лизала нам руки. Мы осторожно отнесли Запятайку на ее подушку.
К вечеру Запятайки не стало.
В моем «Уголке», в музее, находится чучело Запятайки, в той позе, в которой она в последний раз прощалась со мной…
Лорд был почтенный пес, громадный сен-бернар, портреты которого в великолепно исполняемой им роли старого опекуна-подагрика, облетели всю Европу.
Он с большим подъемом играл эту роль, и был снят для картины кинематографа, которую я показываю и до сих пор публике. Но об этой картине и способности играть на сцене животных я расскажу в отдельном очерке.
Лорда я взял семимесячным щенком и привез из Карлсбада. Над Лордом я делал много опытов гипнотизирования.
Я хочу сказать несколько слов о процессе внушения животным. Чтобы что-нибудь внушить животному, необходимо его сначала подготовить к процессу внушения; животное должно чувствовать, что воля человека — непреложный закон, которого оно не смеет ослушаться. Если животное не обезволено, тогда заранее можно сказать, что опыт не удастся.