Звери на улице

Ефетов Марк Симович

Мишка-валдаец упрямился. Конечно же, он не выспался. А кто, скажите, когда хочется спать, бывает доволен? Для капризов это самое подходящее время, когда не выспался. Так оно, кажется, бывает с людьми, и так же, оказывается, случилось с медведем.

Валдаец рычал, мотал головой и упирался всеми четырьмя лапами, когда его пытались тащить из вагона. Но и здесь помог Егор Исаевич. Он уже успел узнать, что главная мишкина страсть — бороться. Несколько раз во время пути медведь подходил к проводнику, приподнимался на задних лапах и обхватывал его передними: «Поборемся». Если у Егора

Исаевича было время, он не отказывал Мишке в этом удовольствии. Они катались по вагону, но при этом Дидусенко был всегда начеку: вдруг Мишка увлечётся и забудет, что борется он не с медведем? Тогда надо выскальзывать из его объятий и для успокоения дать ему сладкую «куклу». Медведь набрасывался на старое одеяло, свёрнутое в трубку и политое сладкой водой. Он теребил эту «куклу», рвал зубами, рычал. В это время его загоняли за перегородку. А здесь на станции Егор Исаевич, играючи, борясь, вывел Мишку на перрон, откуда тот уже безропотно прошествовал на улицу.

Надо сказать, что перед прогулкой по городу зверей почистили, а слону устроили душ из пожарного шланга. Одно дело, если бы звери проследовали в зоопарк в автомашинах с высокими бортами, за которыми их и не видно совсем. Другое дело — прогулка по мостовой на виду у всех прохожих.

Слон раскланивается

Полицейские в белых перчатках указывали рукой: путь открыт!

Все светофоры загорались зелёным огоньком: путь свободен!

На поперечных улицах и в переулках терпеливо стояли автомобили и пешеходы. Их держал красный свет.

А в это время по прямой улице от вокзала в зоопарк важно шествовал слон. Ямбо помахивал хоботом, как бы раскланиваясь направо и налево. Когда звериная процессия останавливалась (а это было дважды на больших перекрёстках), слон поднимал сначала одну переднюю ногу, потом вторую. Он как бы пританцовывал. Это было так неожиданно, что с двух сторон на тротуарах зааплодировали.

Ямбо застыл. Что это? Знакомые звуки, точно прокатился горный обвал или пролетела шумная стая птиц.

Наверно, он вспомнил при этом ярко освещённую арену цирка, рядом пёстрые круги зрителей и такие же звуки аплодисментов. А вспомнив это, Ямбо подогнул обе ноги, опустился на колени и стал раскланиваться. При этом его уши взлетали и опускались, как два крыла.

Не так-то просто было поднять слона с колен и заставить его идти дальше. Снова работники зоопарка забегали вдоль всего квартала, занятого звериной процессией.

— Егор Исаевич!

— Дидусенко!

И Егор Исаевич выручил. Он поднял Ямбо с колен, конечно, не силой, а хитростью, и процессия двинулась дальше.

Верблюды не капризничали. И Мишка безропотно шёл вразвалочку, замыкая собой шествие зверей.

Что ни говори, а приятно прогуляться после тесного товарного вагона, который немногим больше клетки в зверинце.

А уж какую это доставило радость берлинским ребятишкам, и описать нельзя!

Народа на тротуарах всё прибавлялось и прибавлялось. Весть о необычной процессии пронеслась по городу, словно о ней передали по радио. Мальчишки, а, по правде говоря, за ними и девчонки неслись, как на

кроссе, со всех улиц туда, где вышагивал по мостовой слон, за ним напыщенные верблюды и в самом конце толстенький и низкорослый мишка.

Да, полиции в тот день работы хватало. Полицейские стояли цепочкой по краю тротуаров, сдерживая напор толпы. Вот-вот, казалось, где-нибудь прорвётся эта цепь и какой-нибудь малыш бросится обнимать мишку. Ведь мог же такое учудить Слава.

Капризы медведя

Нет, Славы-то и не было среди сотен мальчиков и девочек, да и взрослых, конечно, которые любовались звериным парадом на улицах Берлина.

Звери уже подходили к гостинице, а Слава ещё лежал в кровати и продолжал смотреть на один какой-то лепной завиток в углу потолка. Что это было: лень и желание понежиться в постели? А может быть, он не понял дежурного, не знал, что Мишка-валдаец, о котором так думалось и мечталось, вот здесь, в нескольких шагах от гостиницы?

Трудно сказать, что заставило Славу после телефонного разговора снова лечь в постель, вместо того чтобы быстро, по-военному, одеться и выбежать на улицу. Это было какое-то оцепенение. Ещё вчера, едучи из лагеря смерти в Берлин, Слава молчал. Такого с ним не бывало за всю его жизнь: несколько часов в автобусе — часов, а не минут — и ни одного слова. Правда, молча ехали почти все туристы. Но всё-таки то здесь, то там люди иногда негромко переговаривались. А Слава как бы онемел. И виденное в лагере не покидало его; он как бы увёз с собой все эти «хитрые домики», страшные фотографии, пирамиды детских ботинок…

Вечером в Берлине он ужинал, но делал это скорее по привычке, чем потому, что ему хотелось есть. Когда Слава стелил постель, Яков Павлович спросил его:

— Соскучился по дому?

— А?

— Я говорю: по дому соскучился? Хочется тебе скорее в Москву, к маме?

— Хочется.

— А завтра должен приехать Дидусенко. Помнишь, как он говорил о Мишке? Чувствую я, что теперь он его привезёт и вы наконец встретитесь — дружки-приятели.

— Да, встретимся.

— Ты уже ложишься? — спросил Яков Павлович. Казалось, что он хотел любой ценой разговорить Славу, заставить его произнести хотя бы одно слово, кроме односложных междометий.

Но это не удалось — Слава снова ответил односложно:

— Угу.

Да, он был в каком-то оцепенении, и это, я думаю, мешало ему встать, одеться и выйти на улицу.

И вот, когда звериная процессия поравнялась с гостиницей, Егор Исаевич, видя, что Славы нет, вбежал в вестибюль и позвонил ему по внутреннему телефону:

— Слава?

— Я.

— Мы с Мишкой проходим мимо. Что же ты! Идёшь?

— Иду.

Он вышел на улицу, когда звериная процессия прошла вперёд. Где-то в конце квартала виднелись только розовые пятки медведя. Известно же, что все на свете мишки, когда идут или бегут, выбрасывают эти пятки, похожие на ладошки.

На тротуаре перед гостиницей было пустынно. Все прохожие торопливо шли за зверями, и Слава стоял один. Может быть, он и остался бы так, если бы какой-то немецкий паренёк, выскочивший из боковой улицы, не крикнул ему: