Шрифт:
ЧАСТЬ 2. ЗА ДВЕРЬЮ
ОЛЬГА. СНЕГ
К утру начинается снег. Низкие тучи, уже четвёртые сутки, не пропускающие ни единого лучика солнца, наконец то выпускают на свободу мириады белых точек, которые медленно плывут в ледяном воздухе, постепенно превращаясь в огромные пушистые снежинки, скрывающие под белым великолепием всю омерзительную грязь мира.
Как это всегда и бывает, с началом снегопада, город преображается, заметно светлея, точно серо-чёрные стены зданий наконец-то покрасили, а улицы отмыли от десятилетних наслоений мусора. Снегопад настолько плотный, что даже тучи,
За пологом снегопада даже звуки кажутся неизмеримо далёкими, доносясь откуда то с противоположной стороны местного плоского мира. Где-то, в другой вселенной, глухо ржут лошади, едва слышно лают собаки и совсем уж беззвучно пищат человеческие голоса. Блаженная тишина, столь редкая для здешних мест, подступает всё ближе, укутывая в плотное одеяло и убаюкивая, словно заботливая мать. Лишь резкие выкрики чёрных падальщиков диссонируют с близящимся безмолвием, но этот контраст лишь ещё больше усиливает общее впечатление покоя.
И даже ветер, постоянный гость здешних переулков и домов, изобилующих щелями, куда-то спрятался, изредка давая знать о себе резкими порывами, взметающими снежные облака и несущими их по земле. А после, устыдившись собственной наглости, ветер вновь прячется в потаённые норы, смущённо виляя длинным хвостом. И снег вновь неспешно опускается вниз, с чувством собственного достоинства, игнорируя дерзкие выходки наглого шалуна.
Открытое окно в каменной стене источает ледяной холод зимы, пропуская внутрь особо любопытствующие снежинки. Некоторое время они беззаботно порхают в воздухе, а потом, утратив интерес, опускаются на пол, уже успев образовать там небольшой сугроб. Камин не работает давным-давно и кажется, никакое тепло уже не сможет растопить крошечный белый бархан. Здесь было так же, как снаружи: холод, покой и снег.
Я поставил старое деревянное кресло около окна и всю ночь читал потрёпанный том любовной лирики, поглядывая то в тёмное, без просвета, небо, то в строчки, наполненные столь же чёрной непроглядной тоской. Почему-то у местных сочинителей, любовные стихи ассоциировались только со смертью, болезнями и прочими негативными вещами. Симптоматика, однако, но мне нравилось. Разве не прелесть, сидя в тёмном помещении, наполненном свежим морозным воздухом, читать балладу о несчастных сердцах, обречённых на вечное скитание в беспросветных водах загробного океана.
Когда тучи озаряются первыми лучиками света, а с неба прилетают разведчики грядущего снегопада, я откладываю пахнущий мышами том на высокий столик о единственной резной ножке и начинаю просто смотреть за окно. Мыслей нет. Никаких. Хочется просто смотреть на пушистые снежинки, медленно порхающие в прозрачном воздухе, сравнивая узоры, размер и прочие мелочи, не интересные никому, кроме меня.
Ольга появляется в тот момент, когда одинокие снежинки сменяются сплошным потоком белого, скрывающего от взгляда башни замка и приземистые строения, льнущие к закопчённой ограде. Сначала возникает ощущение чьего-то присутствия, но проём двери остаётся тёмен и пуст. А потом, как смутное видение, в нём проступает зыбкий силуэт, неподвижно застывший во мраке. Девушка безмолвно наблюдает за мной, но глаз я не вижу: только тьму под низко опущенным капюшоном плаща. Прямые, ослепительно белые волосы, истекают наружу двумя потоками и это - единственное светлое пятно в предутренних сумерках комнаты.
– Снег, - едва слышно шепчет Оля, не двигаясь с места.
– Да, - соглашаюсь я, откидываясь на спинку кресла, - красиво. Иди ко мне.
– Почему ты не растопил камин?
– спрашивает она, оставаясь в дверях, - здесь так холодно. На улице тоже холодно и нигде нет спасения от льда и мороза.
Я не отвечаю. К чему отвечать? Холод не снаружи. Холод притаился внутри неё. В том самом месте, которое люди обожают называть душой. Думаю, у нас её нет, но это вовсе не повод считать, будто мы напрочь лишены способности чувствовать и сопереживать. Кто-то больше, кто-то - меньше. Иногда у меня возникает ощущение, будто Оля пытается впитать всю боль этого мира и пережить её. Этот холод не способен согреть не один камин.
Тем не менее, я встаю и начинаю разжигать пламя. Мёрзлые деревяшки, со стуком, падали в тёмную глубину каминного жерла, навевая сонм недобрых воспоминаний. С таким же звуком, падали тела мертвецов, застигнутых непогодой на улицах славной столицы. Ночью никто не решался открывать двери на стук, справедливо опасаясь бандитов, рыскающих в темноте переулков и несчастные просто замерзали, обращаясь в большие мёрзлые колоды, уже ничем не похожие на живых существ. Утром их собирали и везли в загодя отрытые карьеры, которые зароют лишь с наступлением весны. Как-то, поддавшись уговорам Наташи, принимавшей активное участие во всём, что ей казалось интересным, я отправился на утренний сброс. Та ночь выдалась особо холодной, и мы очень долго смотрели, как обындевевшие туши стучат о мёрзлую землю, скатываясь вниз. Ната спросила: могу ли я написать поэму, об увиденном. Я просто назвал её психопаткой и ушёл.
Я оборачиваюсь. Ольга переместилась от двери к окну и теперь стоит, прислонившись головой к стене, глядя на падающий снег. Возможно мне кажется, но по белой щеке медленно скользит капля влаги. Скорее всего, одна из снежинок растаяла.
– Такая длинная зима, - шелестит тихий голос, и узкая ладошка отбрасывает капюшон, - такая длинная и холодная зима. Так много одиноких брошенных детей на этих заледеневших улицах.
Да. И так каждую зиму. Когда зима переваливает за середину, голод становится настоящим палачом для простых людей, живущих в Приканалье, Сыром районе и Слободке. Проблема в нежелании думать головой, когда люди хотят трахаться и естественно, каждая семья переполнена ордой малолетних спиногрызов. Половина из них мрёт ещё в младенчестве, от целого вороха непонятных болезней, но и тех, которые выжили, вполне достаточно, чтобы озадачить мамашу, созерцающую пустые мешки и лари. По доброй традиции здешних мест, с наступлением зимних голодов, лишних детей вышвыривают на мороз. Результат вполне очевиден: здешние температуры отправляют в карьер и людей покрепче. Как ни странно, но население Лисичанска продолжает увеличиваться.
Я достаю из промасленного мешочка трут, щёлкаю огнивом и принимаюсь разжигать непослушное пламя. Сухие соломинки, специально припасённые для такого случая, легко вспыхивают, но также быстро сгорают. В конце концов, мне-таки удаётся вызвать дух крошечного огонька, и он нехотя штурмует мёрзлую деревяшку.
Дрова разгораются медленно и неохотно. Хорошо хоть дворцовый печник знал своё дело, иначе вся комната оказалась бы заполнена удушливым дымом. Но всё имеет свой конец. В том числе и попытки добыть огонь Жёлтые язычки пламени торжествующе седлают сдавшиеся поленья, и каминная решётка отбрасывает чёрную тень на пол комнаты.
Я поднимаюсь на ноги и обнаруживаю Олю, стоящую рядом. Она тянется ко мне и обнимает, прижимаясь щекой к моей спине. Так мы и стоим, неизвестно сколько. Долго. Дерево в очаге успевает основательно прогореть и требуется добавить поленья, не дав пламени угаснуть.
– Хорошо, - говорит Оля и трётся носом о меня, - так спокойно и не хочется, чтобы всё это заканчивалось.
– Подожди, - я осторожно освобождаюсь из её объятий и кормлю ненасытное пламя. Потом беру кресло и ставлю его рядом с камином. Похоже, температура хоть и немного, но поднялась: маленький сугроб у окна превратился в крошечную лужицу.