Зверинец Джемрака
Шрифт:
— Не надо только этой чепухи, — рассердился я.
Дэн рассмеялся:
— Знаю, знаю, что ты думаешь. Но я старше тебя. И в этом вся разница.
— Мудрость? Ха! Оглянись вокруг, Дэн: мудрых стариков как-то не слишком много.
Он снова рассмеялся:
— Кто говорит о мудрости? Я просто пытаюсь объяснить, что с возрастом смотришь на вещи иначе. Мы пережили этот ужас и обязаны использовать подаренный нам шанс наилучшим образом.
Я уже ненавидел всех, кто говорил мне, какой я везунчик. Самому мне так вовсе не казалось. Если Бог и существует, думал я, то уж больно он заковыристый. Все мои товарищи погибли, столько боли и страха им пришлось пережить, и ни один из них этого не заслужил.
— Послушай, Дэн, — сказал я, — нет тут
Это была самая длинная речь, произнесенная мной с момента возвращения.
Голова Дэна совершенно скрылась в клубах дыма.
— Ты прав, — сказал он.
Мы снова помолчали. Стало еще темнее, снизу донесся аромат тушеного мяса.
— И что нам теперь делать? — спросил невидимый голос. — Умереть? — Дэн закашлялся. — Или продолжать жить?
Опять молчание, на этот раз подольше.
— Карты розданы, — произнес Дэн, — делать нечего.
Я почувствовал: надо что-то сказать:
— И это мой долг?
— Вот именно.
Почувствовав усталость, я лег и закрыл глаза.
— Ну, я пойду, — сказал Дэн.
Глаза я так и не открыл. Он с кряхтеньем поднялся и тяжело вздохнул:
— Старые кости.
С минуту он постоял — словно ждал, не скажу ли я чего-нибудь, но я молчал. Тогда Дэн произнес:
— Я знаю, что ты чувствуешь. У меня так тоже бывает. Меланхолия называется.
Я по-прежнему хранил молчание.
— Приходи как-нибудь к нам на ужин, Джаф, когда будет настроение.
— Спасибо, приду, — отозвался я.
Но вряд ли это могло случится в ближайшем будущем.
Произошло это однажды утром: я услышал, как кто-то играет на гармонике «Санти Анну». Мелодия плыла над крышами к реке, по направлению к Рэтклифф-хайвей. Зима и весна прошли, лето было в полном разгаре. Следуя за мелодией, я вышел из дому, но так и не нашел ее источника, или он сам направился в другую сторону. Не знаю. Я бродил без цели, то и дело останавливался — просто постоять и посмотреть на реку. В голове у меня продолжала звучать «Санти Анна», и мне вдруг подумалось, что я должен купить себе гармонику и научиться на ней играть. Это была не просто праздная мысль — скорее нечто похожее на резкий толчок изнутри. Я чуть было не ринулся домой за деньгами, чтобы потом побежать на Розмари-лейн, где можно было купить подержанную гармонику. Но вид огромного клипера, входящего в реку, подобно лебедю, был так прекрасен, что я не сделал и шагу. С места, где я стоял, было видно, как матросы лезут по вантам и бегают по декам, выполняя приказы; мне почудилось, будто под ногами у меня снова палуба, и это ощущение было реальным, как никогда. Так ясно и стремительно пронеслись перед глазами картины: кровавый закат невыносимой красоты; потом взрыв розового сердца, пульсирующего в ведре, при внезапном крене шлюпки; и, наконец, Тим, каким он был всегда, — бесшабашный и веселый друг. Порой он обходился со мной самым возмутительным образом, но на самом деле, думаю, он меня любил. Я погрузился в задумчивое состояние и медленно направился в сторону дома. Я не заметил, как пролетел день, и очень удивился, очутившись в нашем дворе уже затемно. Матушкины раковины были аккуратно разложены на подоконнике, а в окне во весь рост стоял Дэвид и улыбался мне всей своей сопливой физиономией. Его чудесная улыбка вызвала в памяти ту огромную волну любви, которую я почувствовал там, в шлюпке, когда подумал, что никогда не вернусь. Это чувство заполонило меня. Напугало и ошарашило. Лондон. Мой Лондон. И все это впустую. Но я-то все еще здесь. Я сразу прошел наверх и лег в постель не раздеваясь, натянул
В комнате послышалось какое-то движение — мышонок прокрался. Я открыл глаза и высунул голову из-под одеяла. Из-за двери выглянула матушка со свечой.
— Спустишься к нам ненадолго? — спросила она.
Я уже произнес было «нет», но вместо этого спросил:
— Ужин готов?
— Почти.
Матушка поставила свечу и ушла, оставив дверь открытой. Я сел, спустил ноги на пол и принялся зевать, пока на глазах не выступили слезы. Мне было холодно, и я пошел вниз — к огню и пище.
— Отличная треска, — произнес Чарли Грант, когда я сел за стол, держи. — И он подтолкнул доску с хлебом в мою сторону.
Треска была в панировке из овсянки, зажаренная до коричневатого цвета.
— Мы тут подумали, — начала матушка, — пора бы тебе на рынок выйти вместе с Чарли, как-нибудь с утра и начнешь. Раз уж все равно ничем не занят, мог бы там поучиться.
— Хорошо, — ответил я.
Но боже мой, в ту ночь, лежа без сна, я думал: надо что-то делать, иначе я так и застряну здесь с матушкой и Чарли до конца своих дней и умру за прилавком с рыбой. Какой у меня выбор? Рыба. Подавальщик в пабе. Все будут ходить туда, чтобы на меня посмотреть. Мальчик-каннибал. Снова пойти работать к Джемраку? Вернуться в море?
Вернуться в море, наверное.
На следующий день я пошел навестить Дэна Раймера. Так или иначе, за все эти годы ему удалось достичь определенного благополучия. У него был большой дом в фешенебельной части лондонского Боу: черная решетка перед входом, несколько ступенек вниз. На небольшой площадке сидел в задумчивости толстый черный с белым кот. Дверь открыла чумазая девушка в переднике, на вид ей было лет четырнадцать.
— Вы — Джаффи Браун.
— А ты откуда знаешь?
— Я бы вас где угодно узнала, — сказала девушка. — Он без конца про вас говорит, все время. Кудрявые волосы, смуглая кожа — кто это еще может быть?
— Все время про меня говорит?
— Да уж! Лучший из всех, с кем он плавал! Проходите сюда.
Я вошел в залу, где все стены были завешаны картинами, часами и масками со всех концов света. Из залы открывалась дверь, в которую все время выбегали дети.
— Вам сюда, — сообщила девушка, и я вошел.
В комнате стояли маленькие столики и большие мягкие кресла, одна стена была целиком закрыта стеллажами с книгами, на полу расстелен ковер с розами, а перед камином удобно растянулся большой и важный пес. На окне два неразлучника в клетке сидели бок о бок, оглядывая комнату. Дети шумели, их было много, мальчики или девочки — не помню, но они не обращали на меня никакого внимания, пока не вошел Дэн и не прижал меня к себе, словно давно пропавшего и вновь обретенного сына. Тогда малышня сгрудилась вокруг, сгорая от любопытства, даже пес поднялся со своего места. Странно было видеть Дэна в домашнем окружении. За прошедшие месяцы он успел отрастить настоящую моряцкую бороду.
— Элис! — крикнул он. — Джаффи пришел!
И она вошла, та высокая женщина, которую я видел в то далекое утро в Гренландском доке (запах утреннего воздуха, деготь, пот, эль, мы с Тимом стоим рядом, а Ишбель машет нам с причала в своих красных башмачках и черной шали), и с улыбкой остановилась, чтобы поцеловать меня в щеку.
— Ну наконец-то, — ласково произнесла она, — спасибо, Джаффи, что вернул его домой.
— Все было наоборот, мэм, — пробормотал я, — это он вернул меня домой.