Зверинец
Шрифт:
Ей не хотелось расспрашивать Рему, ведь Рема воспринимала происходящее как нечто само собой разумеющееся и необходимое, и задавать вопросы значило бы выставить себя на посмешище, а Исабель не хотелось ударить в грязь лицом перед посторонней женщиной. С Нино ей было легко, он любил поболтать и постоянно пробалтывался. В его изложении все выглядело так просто и ясно! И только по ночам, когда Исабель пыталась вновь убедиться в простоте и ясности его объяснений, она осознавала, что самое важное в них пропущено. В скором времени ей стало понятно, что действительно имеет решающее значение в тамошней жизни: перед тем, как выйти из дома, спуститься в столовую на застекленной
«…скоро тебя увидеть. У них все хорошо. Мы с Нино завели муравейник и сделали большой-пребольшой гербарий. Рема тебя целует, у нее все нормально. По-моему, она какая-то грустная, и Луис тоже, он славный. Мне кажется, с ним что-то не так, еще бы, он же столько занимается! Рема подарила мне несколько платочков прелестной расцветки, Инес они понравятся. Мама, тут прекрасно, и мне очень весело с Нино и доном Роберто, он управляющий имением и говорит нам, когда и куда можно идти; как-то он чуть было не ошибся и не послал нас на речку, но тут пришел работник и сказал, что туда нельзя, если б ты видела, как дон Роберто расстроился, и Рема тоже, она схватила Нино на руки и начала целовать, а меня крепко-крепко прижала к себе. Луис твердил, что дом не приспособлен для детей, а Нино спросил его: «Про каких таких детей ты говоришь?» И все засмеялись, даже Нене. Дон Роберто тут управляющий.
Если ты за мной Приедешь, то погостишь у них, побудешь с Ремой, порадуешь ее. Мне кажется, она…»
Но вот как бы сказать маме, что Рема плачет по ночам, ведь она, Исабель, слышала ее плач, когда Рема, крадучись, шла по коридору, потом немного постояла у двери Нино и пошла дальше, а когда спустилась по лестнице (наверное, уже утерев слезы), издалека донесся голос Луиса: «Что с тобой, Рема? Тебе нездоровится?» И воцарилась тишина, ведь дом превратился в одно огромное ухо, а затем послышался шепот и опять голос Луиса: «Ничтожество, какое ничтожество… И прозвучало это почти как холодная констатация факта, перечисление особых примет или, может быть, даже предсказание судьбы.
«… немного больна, и будет очень хорошо, если ты приедешь и побудешь с ней. Я должна показать тебе гербарий и речные камушки, которые принесли мне пеоны. Скажи Инес…»
Вечер выдался такой, как она любила: летали всякие мошки, тянуло сыростью, на ужин подали гренки и флан с манкой и коринками. На берегу ручья беспрерывно лаяли собаки, огромный богомол внезапно приземлился на скатерть, и Нино пошел за лупой, они с Исабель накрыли насекомое широким стаканом и стали дразнить, чтобы посмотреть, какого цвета у него крылышки.
– Выброси эту тварь, – попросила Рема. – Я их терпеть не могу.
– Да это же превосходный экземпляр! – заявил Луис. – Поглядите, как он следит глазами за моей рукой. Ни одно другое насекомое не умеет вертеть головой.
– Что за проклятая ночь! – пробормотал Нене, загородившись газетой.
А Исабель хотелось отрезать богомолу голову, чикнуть ножницами и поглядеть, что будет.
– Оставь его под стаканом, – попросила Исабель Нино. – Завтра можно будет посадить его в муравейник и понаблюдать за ним.
Жара усиливалась, в пол-одиннадцатого уже нечем было дышать. Дети остались с Ремой в столовой во внутренних покоях дома, мужчины сидели каждый в своем кабинете. Нино первым заявил, что хочет спать.
– Поднимайся сам, я потом приду к тебе. Наверху все нормально, – сказала Рема и обняла его за талию; Нино обожал, когда она так делала.
– Ты расскажешь нам сказку, тетя Рема?
– В другой раз.
Они остались вдвоем, если не считать глазевшего на них богомола. Зашедший пожелать им спокойной ночи Луис проворчал, что детям в такой поздний час пора спать; Рема улыбнулась и поцеловала его.
– Ах ты, ворчливый медведь! – сказала она, и Исабель, наклонившись над стаканом, под которым сидел богомол, подумала, что Рема на ее глазах никогда не целовала Нене; а еще ей пришло на ум, что она ни разу не видела такого ярко-зеленого богомола. Исабель чуть передвинула стакан, и богомол рассвирепел. Рема подошла к ней и велела отправляться спать.
– Выброси эту тварь, до чего же она страшная.
– Завтра, Рема.
Исабель попросила Рему прийти к ней попрощаться перед сном. Дверь в кабинет Нене была приоткрыта, и он в рубашке с расстегнутым воротом расхаживал взад и вперед. Проходя мимо, Исабель свистнула.
– Я пошла спать, Нене.
– Знаешь, ты сперва попроси Рему принести мне лимонада, да похолоднее. А потом отправишься наверх к себе.
Конечно, она отправится, только непонятно, с какой стати Нене ею командует. Когда Исабель вернулась в столовую и передала Реме его просьбу, та замерла в нерешительности.
– Постой, не уходи. Я сейчас приготовлю лимонад, а ты отнесешь.
– Он сказал, чтобы…
– Пожалуйста.
Исабель присела к столу. Пожалуйста. Тучи мошек вились вокруг лампы, Исабель могла бы часами глядеть в пустоту, повторяя:
– Пожалуйста, пожалуйста. Рема, Рема.
Какая огромная любовь и бездонная, беспричинная грусть в голосе, кажется, что это голос самой грусти. Пожалуйста. Рема, Рема… Лихорадочно пылало лицо, хотелось кинуться Реме в ноги, хотелось, чтобы Рема взяла ее на руки, вот бы умереть, глядя на нее, пусть Рема ее пожалеет, проведет тонкими прохладными пальцами по волосам, по векам…
И вот Рема протягивает ей зеленый кувшин с ломтиками лимона и колотым льдом.
– Отнеси.
– Рема…
Ей показалось, что Рема дрожит и специально поворачивается спиной к столу, чтобы Исабель не видела ее глаз.
– Я уже выбросила богомола, Рема.
Липкий зной и громкий писк москитов мешали Исабель спать. Два раза она уже порывалась встать и выйти в коридор, чтобы подышать воздухом, или же отправиться в ванную намочить лицо и запястья. Но внизу раздавались шаги, кто-то расхаживал по столовой, доходил до лестницы, возвращался обратно… Нет, это не угрюмая, мерная поступь Луиса, и на Ремину походку тоже не похоже. Как, должно быть, мучался сегодня вечером от жары Нене, сколько выпил лимонада! Исабель прямо-таки воочию видела, как он пьет большими глотками, держа в руках зеленый кувшин, и желтые кружочки лимона покачиваются на воде, под абажуром. Но в то же время она была уверена, что Нене не выпил ни глотка и до сих пор пялится на стоящий на столе кувшин, словно перед ним дурная бесконечность. Ей не хотелось думать об усмешке Йене, о том, как он идет к двери, точно собираясь заглянуть в столовую, но потом медленно возвращается назад.