Зверинец
Шрифт:
Напротив Колчина у самого берега из воды высунулась бобровая морда. За ней — еще одна, и еще три или четыре. Но постоянного его «собеседника» среди них не наблюдалось.
— А где Леонидыч? — нахмурился Кыля, чувствуя неладное. И тут же затылок отозвался новым уколом боли. Скривившись, он схватился за голову, и это резкое движение, видимо, испугало бобров, которые, все до единого мгновенно скрылись под водой.
— Леонидыча-то куда подевали? — крикнул он расходящимся по воде кругам.
Действительно — что могло случиться на этом безлюдном берегу
Кыля вновь приложился к бутылочке, а когда пристроил ее к таким же опустошенным и поглядел на реку, которую вскоре ему предстояло переплыть, увидел нечто необычное.
На поверхности воды семь или восемь усатых бобровых морд в клиновидном порядке в довольно-таки быстром темпе удалялись от ближнего берега по направлению к Шелепихе.
— Эй! — закричал Кыля, поднимаясь на ноги. — Вы куда? Нельзя вам туда! Там же людей видимо-невидимо!
Если бобры его и слышали, то, скорее всего, не понимали. Или не хотели понимать? Голову Кыли пронзил очередной укол боли.
— Да, подождите же вы! — он бросился в реку догонять свихнувшуюся бобровую семейку.
Не тут-то было! Зверьки плыли заметно быстрее. К тому же их, в отличие от человека, практически не сносило течением. Кыля быстрей заработал руками и ногами и, кажется, погорячился. Ноги вдруг начало сводить. Он тут же сбавил темп, вновь перевернулся на спину и, глубоко вдыхая, стал подрабатывать только руками.
Все обошлось, Кыля благополучно выбрался на берег, только значительно ниже по течению, почти у самого автомобильного моста, связывающего Шелепиху и Фили. Под этим мостом Кыля Колчин в шестилетнем возрасте поймал своего первого ерша — из-подо льда, на зимнюю удочку с мормышкой…
Сейчас ему было не до рыбы, да и не до бобров. Ноги, слава богу, держали, но голова раскалывалась, и такая по всему телу разлилась усталость, что впору лечь прямо тут, не сходя с места, и отдыхать, отдыхать. Но — нет, у Кыли все же хватило сил доплестись по берегу до своей, спрятанной в кустах одежды. От этого места до его подъезда было рукой подать.
Трясущимися руками Колчин оделся-обулся и уже собрался подняться на невысокий обрывчик, когда услышал неподалеку мяуканье. Пройдя чуть дальше по берегу, увидел существо, из-за которого, собственно, и предпринял сегодняшний заплыв, едва Кылю не доконавший.
— Барсик, ты ли это? То у подъезда вместе со своей хозяйкой меня достаешь, теперь еще и сюда приперся!
Словно, отвечая на каждое слово, Барсик то прядал ушами, то вздрагивал хвостом, при этом неотрывно принюхиваясь к какому-то темному пятну на земле. Кровь? Ну, не краска же. А в воде у самого берега — болтается что-то непонятное… Кишки? Кто-то умудрился поймать крупную рыбину и здесь же ее выпотрошить? Но, где же тогда чешуя?
— Мяу… — жалостливо выдал кот и посмотрел снизу вверх в глаза Колчина.
— Пойдем отсюда, Барсик, — сказал тот. — Пойдем домой, кис-кис-кис…
Не без труда взобравшись
— Кис-кис-кис, — на всякий случай повторил Кыля. Не показался и не ответил гуляка-Барсик. Ну, не спускаться же в его поисках обратно к воде! И без того сил не осталось…
Домой Кыля вернулся, что называется, никакой. Ноги-руки еле слушались, все тело зудело, словно веником из крапивы обхлестался, голова раскалывалась… А ведь отправляясь в заплыв на правый берег Москвы-реки, хотелось отдохнуть, расслабиться. Вот тебе и расслабился!
Требовалось срочно махнуть сразу сто граммов, закусить и — спать. Но перед этим — закрыть все окна, чтобы никакой Зверинец, как бы ни гутарил, ржал и вопил, не заставит оторвать голову от подушки.
Водка в холодильнике была, а на бельевой веревке досушивались несколько окуньков. Кыля сорвал самого крупного, не церемонясь, оторвал голову и ребра, содрал кожу со спинки, в которую сразу же жадно впился зубами. Налил в стакан водки, выпил. Налил еще, но теперь торопиться не стал — пусть уляжется.
Посмотрел в окно. Зверинец оккупировал лавочку в полном составе — три девицы и таксист. У девиц в руках пивные бутылки и пакетики с чипсами и фисташками, таксист обходится сигаретой. Кошатница-дура — чуть в сторонке, но все равно одним миром с ними мазана. Что-то давненько своего Барсика не звала. Барсик-то на набережной остался, возможно, до сих пор лужицу чьей-то крови обнюхивает…
А вот и Глухой нарисовался — с удочкой и рюкзаком за спиной. Удочка — для отвода глаз, рыбу он на браконьерские экраны ловит. Рюкзак у него в этот раз что-то уж слишком большой. Глухой стянул его с плеч, поставил рядом с крышкой канализационного колодца, вытер рукавом раскрасневшееся лицо — явно собирается о чем-то рассказать соседям по подъезду, но не торопится, заинтриговывает.
Вспомнив о налитой, но до сих пор не выпитой, Кыля исправил положение. Закусил окуньком — не очень просохшим, зато собственноручно пойманном на экологически чистом Истринском водохранилище. Не то что рыба, которую Глухой целый рюкзак наловил.
Тем временем Глухой уже начал о чем-то громогласно рассказывать оккупировавшим лавочку соседям, и те, не менее громко, стали ему отвечать, что-то спрашивать, ржать. Кажется, они о чем-то заспорили, и Глухой, в доказательство своих слов, принялся развязывать рюкзак. Любопытства ради Кыля приоткрыл окно.
— Страшно далеко вы от природы! — продолжая возиться с рюкзаком, орал Глухой. — Фомы неверующие! Говорю же, в сетке он запутался, а я как раз пришел ее проверять. Ну и бульником ему прямо по башке! Глядите, вот шкура…
Глухой вытащил из рюкзака пакет и достал из него скомканную, мокрую темно-коричневую, почти черную шкуру какого-то животного.
До переставшего жевать окуня Кыли дошло, что это шкура бобра. Неужели его зубастого приятеля Леонидыча?!
— Говорят, из бобрового меха хорошие зимние шапки получаются, — соизволила вмешаться Кошатница.