Звериной тропой. Дилогия
Шрифт:
Нужно было уходить, и делать это быстро. Он полазил по отсекам, собирая самое нужное и ценное. В короб легли инструменты и посуда, трофейный металл, вся соль. Еды брать не стал, не льды кругом, они с Машей найдут, чем прокормиться. Лук, оба колчана со стрелами, кусок выделанной кожи и баранья шкура, посох, копьё, топор, моток срезанной с такелажа верёвки, снасти для рыбной ловли - всё, остального не жалко. Подумав, сунул в короб и торбочку с янтарём - на всякий случай, вдруг пригодится.
Повесив всё это на себя, попрыгал. Килограммов пятьдесят веса. Много, но терпимо, и ничего не лязгает. Можно сваливать. На прощание оглянулся на свой кораблик. Почудился в наклоне мачты и развале корпусов
"До чего ж мерзко, вроде как товарища бросаю. Проклятый придурок, чтоб ты ещё раз подох. Добра сколько бросать приходится, эх...".
– Пойдём отсюда, Маха, это точно не моё племя.
***
Километрах в пяти от брошенного хозяином судёнышка, на берегу залива, образованного устьем небольшой речки, вразброс стоят бревенчатые хижины рыбацкой деревеньки. Выше по течению в речку впадает ручей, протекающий по дну глубокого оврага. Там, над родником, расположен вход в большую землянку. Внутри идёт разговор, больше похожий на допрос. Колдовское пламя четырёх толстых свечей отбрасывает кривляющиеся тени на холщовый занавес и сложенные из тонких брёвен стены святого места. За занавесом - место Бога, там стоит идол Жащура, повелителя змей. Нет туда хода никому, кроме слуг Трёхголового, безногих и тех, что на двух ногах. Простым родовичам хватает страху и с этой стороны - прямо посреди помещения в полу зияет яма в человеческий рост глубиной, от стены до стены, а дна у той ямы не видать - шевелится змеиный клубок, шипят растревоженные гадюки. Но страшнее змей шипит Эгиле, единственная дочь старого Жащурца, что вернулся нынче в святилище своего Бога на четырёх парах чужих ног.
– Много глупостей вы совершили сегодня. Мне, служительнице, было противно слушать. А ему, - рука женщины выбросила руку в сторону занавеса, и тени на стене шарахнулись от её движения, - ему стократ гаже. Где чужак сейчас?
– Просто пошёл в сторону Вяндин-ручья, мудрейшая, дорог-то не знает. Как раз в болото упрётся, оттуда один путь, вокруг топей по Лягушачьей гриве. Потом по высокому берегу ручья можно до самого Нирмуна добраться.
– Тогда ты, Тлустр, - ведьма повернулась к дородному мужчине, сломанная рука которого в лубке из древесной коры верёвкой привязана к туловищу, - пошлёшь человека в круглый дом. Пусть расскажет о богатом чужеземце, который уносит вдоль Нирмуна груз золота и заморских самоцветов, затем проведёт северян короткой дорогой. Заморского колдуна убьют заморские разбойники. С корабля без меня ничего не трогать!
– Но, мудрая, как...
– Вы уже достаточно натворили сегодня. Хочешь ещё незнакомое проклятие в свой род принести? Ждите. После похорон отца я проверю, что там от колдуна осталось. Заодно и божью долю определю.
– Как скажешь, мудрейшая, не подумали мы.
Ведьма откинулась на скамье, перевела дух.
– Всё, устала я. Идите. Мне ещё отца к погребению готовить. Когда за недотёпами хлопнула дверь, обернулась к занавесу:
– Ну, что скажешь?
Грубая ткань приподнялась, из-под неё показалось облитое металлической чешуёй плечо, сильные руки перебросили через змеиную яму широкую доску. Немолодой грузный мужчина ловко прошёл над змеиным кублом, сел рядом с ведьмой. Длинный узкий меч в кожаных ножнах установил перед собой, привычно сложив руки на рукояти. В окладистой черной бороде хорошо видна седина.
– Я оказался здесь вовремя.
– Лучше бы ты пришёл раньше, тогда отца не нужно было бы хоронить.
Широкая мужская ладонь по-хозяйски огладила женское бедро.
– Твой отец прожил долгую жизнь и умер неплохо - для ведуна. И так пережил свой разум. Он ведь под конец поверил в свою великую силу и мощь Жащура. Зарвался и свернул себе шею.
– Перерезал.
– Невелика разница. Он начинал нам мешать.
Женщина накрыла мужскую ладонь своей:
– Не сейчас. Как думаешь, чужак на самом деле могучий воин?
– Ты хочешь, чтобы я судил о человеке со слов этих пожирателей рыбьих потрохов, женщина? Они едят столько рыбы, что их кровь стала такой же вялой и холодной, как их пища!
– Думаешь, справятся с ним сканды?
– Я не собираюсь гадать о том, что просто узнаю завтра. Если чужак и вправду так хорош и сможет сократить банду из круглого дома, мы будем готовы и доделаем эту работу. Прорвётся - младшие пойдут по его следам, ты слышала, он не знает здешних дорог.
– Пусть будет так, Гатал. Надеюсь, чужак хорошо проредит северную шайку.
***
"Свои пешеходные навыки я, пожалуй, переоценил".
Роман топал по длинному взгорку, поросшему высокими корабельными соснами, изрядно притомившись. Собираясь стремительно уходить, легко оставляя позади возможную погоню, он не учёл состояния здешних лесов. В них не было просек! И противопожарные вырубки тоже отсутствовали. В лучшем случае удавалось найти звериную тропу, которая вела не в ту сторону, в которую хотел идти Шишагов. Цепляясь поклажей за ветки и сучья, осторожно перебираясь через стволы поваленных деревьев и обходя буреломы, Роман с завистью поглядывал на Машку. Вот кто шёл сквозь чащу, как нож сквозь масло! И совершенно бесшумно, в отличие от пыхтящего, хрустящего и топающего человека.
Вдобавок ко всему оказалось, что Шишагов упорно пробивался к обширному болоту. Пару раз провалившись по колено в холодную вонючую грязь, путешественник смекнул, что непреклонная воля при выборе дороги неуместна. Выбрался на сухое, кое-как обтёр травяной ветошью штаны и сапоги и потопал вдоль края болота, надеясь оказаться в более удобных для ходьбы местах. К темноте вышел к истоку небольшого ручья. Вода была так себе, торфяная, но мыться было можно. Для питья Роман в стороне от ручья вырыл ямку. Просочившаяся сквозь песок водица оказалась достаточно чистой, но Роман на всякий случай её прокипятил.
Ужин вызывал ностальгические воспоминания - корень лопуха, нижняя часть аира, печёная змейка...
На ночлег устроился, соорудив гнездо на подходящей сосне - кривое раздвоенное дерево росло на краю овражка, не нужно было карабкаться по голому стволу до нижних сучьев. Мащка забралась было следом, но ей наверху не понравилось, спустилась на землю.
Утром у корней спального дерева Романа ждала сытая питомица. Для Шишагова имелась не успевшая закоченеть заячья тушка. Ушастого Шишагов ободрал, завернул в лопухи и затолкал в короб. С трудом - места там осталось маловато. Прожевал остатки вчерашнего ужина, навьючился и потопал дальше, усилием тренированного сознания заглушил ощущение разбитости и боль в обленившихся мышцах.
***
"Ещё один такой подзатыльник, и у меня голова отвалится. Будут тогда свои харчи сами тащить. Да, с такими ножищами как у них, лося обогнать можно. Топают в своих сапогах, хорошо им, иди себе, хоть вовсе под ноги не смотри. А мне босому каждая шишка чуть не в пузо колет".
Трудности, вызванные общей необутостью организма, худощавый парнишка, поспешающий за широко шагающими воинами, сильно преувеличивает. Его никогда не ведавшие обуви ступни не уступают в жёсткости подошвам боевых сапог. Но целый день идти за отрядом рослых детин, быстро топающих вслед легконогому проводнику, было нелегко - тяжело давит на плечи немаленькая корзина с едой. Парня зовут Рудак - как ещё тебя называть, если волосы на голове краснее, чем гроздь брошенной на снег рябины? Идёт ему четырнадцатый год и два последних он живёт рабом - скалоксом в круглом доме приплывших из-за моря скандов.