Зверочеловекоморок
Шрифт:
— Берегись! — прорычал Себастьян. — Винтовка заряжена.
— Боишься? — криво усмехнулся Терп. — Может, предпочитаешь на кулаках? У тебя есть право на реванш.
Цыпа уже был у нас за спиной. Он драл своими грязными когтями землю, словно разогревая застывшие мышцы.
— Не откажусь, — сказал я и засучил рукава.
— Держи, Константий. — Терп бросил старику винтовку. — Чего это ты так вырядился? Чистый гномик.
Тут только я сообразил, что на мне дурацкий киношный скафандр. Цыпа отвратительно
— Не так страшен волк, когда в лес смотрит. Нас черными портками не запугаешь.
— Держи его на дистанции и не пропускай ударов, — шепнул Себастьян. — Помнишь, как я тебя учил?
— Бегите, я его задержу.
— Нет. Мы тебя одного не оставим. Или все, или никто, — зашептала Эва. — Скажи еще раз, что ты меня любишь.
— Начнем? — спросил Терп.
Огромный аист опустился под нами на луг. Покачивая длинноклювой головой, чинно вышагивал среди высоких трав.
— Начнем, — машинально повторил я, думая совершенно о другом, вернее, о чем-то, что мне страшно хотелось, но никак не удавалось вспомнить.
— Ни пуха ни пера, — шепнула Эва. — О боже, где мой камень? Есть, спасибо тебе, мамочка. Если мы уцелеем, я никогда в жизни больше не совру, клянусь.
Где-то у нас за спиной ехал утренний поезд. Колеса тяжело погромыхивали на стыках рельсов. На другом берегу реки вдруг раздался стон. Но это всего лишь эхо жалобно повторило свист старинного паровоза — очень смешного, с высокой трубой и красными, словно измазанными вареньем, колесами.
— От потеха, — протянул серебристый Константий, предвкушая отличную забаву.
— Только выдержи первый натиск, старик, — почти беззвучно пошевелил черными губами дрожащий Себастьян.
Паровозный свист поплыл над рекой в сторону города и еще с минуту бился в поисках выхода среди каменных стен. Терп украдкой перекрестился, а может, просто смахнул попавшую в глаз ресничку, сулящую удачу.
Мы вышли на ровную площадку между разбитыми валунами, на сколах которых поблескивали мелкие вкрапления слюды.
Мне вдруг показалось, Терп что-то говорит. Я видел полуоткрытый рот и кончик языка, боровшегося с каким-то слогом.
— Хочешь что-то сказать? — спросил я.
Он с трудом протолкнул в пересохшее горло слюну.
— Ты уже никогда не будешь меня преследовать. Вот я и радуюсь.
— Это ты приходишь ко мне по ночам.
— Принимай вызов, брат, — неприязненно улыбнулся он.
Наши кулаки соприкоснулись, а потом Терп отступил и стал приплясывать на полусогнутых ногах.
— Кукаре… — попытался издать боевой клич Цыпа, но только громко икнул и торопливо распушил жалкие перышки своих обвислых крыльев.
Терп уставился мне в глаза. Взгляд его был такой напряженный, такой пронзительный, что у меня запылали веки, и я стал быстро моргать, чтобы их остудить. Он же, воспользовавшись моментом, прыгнул вперед и двинул меня правым кулаком. Удар был несильный и пришелся куда-то пониже уха, но мне стало больно, и эта колючая боль мгновенно меня отрезвила. Я ударил его снизу в живот — так называемым апперкотом. Почему-то он даже не закрылся локтем, только с некоторым опозданием отскочил и расслабил мышцы.
Я прыгнул за ним, намереваясь добавить, но мы как-то неуклюже столкнулись и некоторое время довольно вяло обменивались короткими ударами.
— Ты обо всем забудешь, — прохрипел Терп мне в ухо. — Это единственный выход.
Я хотел ответить, но тут он двинул меня головой. Удар пришелся в лоб, вернее, в переносицу; ощущение было такое, будто в нос мне влили целый сифон газированной воды. Я поднял руку, чтобы потрогать то место, где с шумом лопались горячие пузырьки, но в эту минуту он заехал мне кулаком под ребра.
— Кукареку! — впервые удачно пропел Цыпа. Я хотел отскочить, но Терп вцепился в мой
скафандр, и я услышал, как с металлическим скрежетом разъехалась молния. Не успел я выдавить, что так нельзя, что это не по правилам, как почувствовал, что он подбирается к горлу, раздирая эластичную ткань скафандра. В уголках рта у него выступила пена, губы искривились в какой-то застывшей, неживой усмешке. Я попытался освободиться, оттолкнуть тяжелое тело, стряхнуть с себя летаргическое оцепенение. Уперся обеими ладонями ему в грудь, но он потянул меня на себя, наши ноги переплелись, и мы кубарем покатились вниз по склону.
— От потеха, — хихикал старикашка. — Сущая потеха.
Терп всем телом придавил меня к земле, пальцами судорожно стягивая ворот проклятого киношного наряда. Я начал задыхаться. В ушах что-то громко стучало, наверно мой собственный пульс. Будто сквозь сон я услышал далекий отчаянный крик Эвы, Себастьян лаял дрожащим басом перепуганной дворняги, пьяненький голосок давился хриплым «кукареку», и, заглушая все эти звуки, шумела река, неудержимый страшный потоп.
Тогда я подтянул к подбородку колени и с силой их распрямил. Терпа отбросило на добрых несколько метров. Он стал тяжело подниматься, хватаясь за острые края гранитной глыбы, глядя на меня страшно выпученными глазами, которые никак не могли вернуться в орбиты.
— Паныч! Камнем его, камнем! — кричал Кон-стантий.
Терп послушно принялся шарить вокруг себя, но не успел ничего найти, как я с размаху на него навалился. Он застонал, скрючился, пытаясь закрыться, но я уже крепко сжимал его вспотевшее горло. По волосам у него бежала букашка. Я почувствовал, что на руки мне что-то закапало. Терп смотрел на меня голубыми, словно облупленные голубиные яйца, глазами. Они были какие-то голые, стеклянистые, умирающие и, казалось, силились что-то сказать.