Звезда королевы

Арсеньева Елена

Они с Елизаветой стояли, уперев руки в боки, и придирчиво оглядывали Машу. А та чувствовала себя дура дурою — как и подобало актерке, играющей роль, которой она не знает, в пьесе, развязка которой неведома. И в этот миг Маша почувствовала даже неприязнь к матери, которая во имя приличий вынуждала дочь совершать поступок малопристойный; она едва не взбунтовалась против всей этой затеи, однако тотчас же поняла, что ей не выстоять против объединенной решимости двух женщин, естественным свойством натур коих была воля к победе — во что бы то ни стало, какой угодно ценой… даже если потом выяснится, что победа сия как бы даже

и не была надобна. Она подумала, что бледная от страха, в этом белом, наглухо закрытом одеянии похожа не на невесту, ждущую жениха, а на покойницу в саване.

Однако наряд сей был предпочтен не только лишь из соображений скромности, а и потому, что оказалось в Машином гардеробе два таких, одинаковых, пеньюара и чепца.

— Времени тратить на переодевания не стоит, — говорила графиня Евлалия с видом полководца, обдумывающего очередную стратегму. Елизавета кивала, во всем с теткой согласная, а Николь только улыбалась краешком губ, принимая из рук графини невинно-белые одежды…

Да уж, подумала Маша, вид у нее сейчас, должно быть, столь же невинный, как у повешенного убийцы! И, стиснув на груди руки, она взмолилась… не зная, какого святого призвать в покровители обмана. Она молилась своей судьбе, чтобы та помогла ей пройти испытание этой ночи.

Дверь приотворилась — в спальню вошел Димитрий Васильевич со свечою в руке. Сквозняк пригнул пламень, Димитрий Васильевич заслонил свечу ладонью. Его лицо озарилось, и сердце Маши глухо и больно стукнуло: никогда его тонкие черты не казались ей более красивыми… и более суровыми!

Димитрий Васильевич был в синем шелковом шлафроке [60] , и Маша увидела, что в синих отсветах сделались пронзительно синими и глаза его, а тонкая ткань как нельзя более выгодно обрисовывает широкие плечи и стройный стан.

60

Халате.

Он подошел к кровати и поставил свечу на столик рядом с огарочком, который только и оставила себе Маша, дожидаясь часу свершить свое преступление.

Димитрий Васильевич молча, с легкой улыбкою смотрел на молодую жену, и Маша, чувствуя, как запылали под этим пристальным, ласковым взглядом ее щеки, чуть отклонилась в тень бархатного полога.

— Ты похожа на видение, — сказал Димитрий Васильевич, удерживая ее за руку и начиная медленно перебирать ее пальцы. — Сейчас мне кажется, что все эти долгие годы я видел тебя во сне, но никогда не верил, что он может сбыться.

Маша разомкнула пересохшие губы, пытаясь хотя бы улыбнуться ему, но не смогла. А уж о том, чтобы взглянуть в его глаза — о том и речи не было!

Но он, казалось, не ждал ни взгляда ее, ни ответа, сидел на краешке кровати, не делая попытки приблизиться, и поглаживал ее руку. Он всего лишь перебирал пальцы Маши и смотрел на нее, однако тепло, исходящее из его рук и глаз, проникло в ее ледяную ладонь и согрело все тело. Ей хотелось сидеть так вечно, с полузакрытыми глазами, ощущая его ласку, как солнечный пригрев в пасмурный ветреный день… Но вот пальцы Димитрия Васильевича скользнули по ее руке чуть выше, к локтю, и сердце Маши бешено забилось.

— Прошу вас, Ди… — она не осмелилась выговорить его имя, — прошу вас… мне хочется пить!

— Охотно услужу вам, моя радость. — Нежность его голоса и это слово заставили ее глаза увлажниться. — Вы хотели бы выпить вина? Кларет, бургундское?.. А может быть, просто воды?

— Вон там, на столике, — испуганным кивком указала Маша, — кувшин с… такая кисло-сладкая настойка… клюквенная… Она хорошо освежает.

Димитрий Васильевич поднялся — Маша любовалась каждым его легким, сильным движением, — налил из хрустального кувшина розовый пенистый напиток в высокий бокал, чуть пригубил — сердце Маши пропустило один удар — и подал ей. Но Маша не взяла, а взволнованно смотрела на Димитрия Васильевича снизу вверх, изо всех сил вынуждая себя сладко улыбаться:

— Прошу вас, Ди…митрий… — как ласково льнет к губам его имя! — Выпейте это. Вам понравится, я знаю.

— После вас, madame! — Он с поклоном подал Маше бокал.

Это было не совсем то, что надо, они-то с матушкой и тетушкой распланировали все совсем иначе, и все-таки она заставила себя сделать глоток, уповая на то, что с одного глоточка с нею ничего не случится, а потом вновь протянула бокал мужу:

— Пожалуйста, выпейте! Это очень вкусно, уверяю вас! — Ей чудилось, что она говорит кокетливо, а на самом деле в голосе ее звучала мольба. — Выпейте, Димитрий Васильевич! Говорят, когда муж и жена пьют из одного бокала, они живут долго и счастливо.

— Вот довод, которым меня можно убедить сделать что угодно, — усмехнулся Димитрий Васильевич. Их взоры встретились; Маша поспешно опустила глаза.

Пригубив питье, барон вдруг подошел к окну:

— О! Кажется, поднялся ветер!

Он чуть сдвинул тяжелую штору.

— Да, деревья просто ходуном ходят…

Маша увидела, как он поднял бокал, и с облегчением прикрыла глаза.

— Сегодня будет тревожная ночь, моя милая! — Голос мужа зазвучал совсем рядом, и Маша встрепенулась. — Да вы совсем спите… нет, прошу вас подождать! — Он со стуком поставил на столик бокал, и Маша, метнув туда вороватый взгляд, мысленно перекрестилась: бокал был пуст! Она вздрогнула: барон стоял совсем рядом и смотрел испытующе.

— Пожалуйста, — Маша изобразила улыбку, — погасите свет!

— Вы не боитесь темноты? — Почудилось — или и впрямь в голосе его уже нет прежней нежности?

Машу будто холодком обвеяло, но тут Димитрий Васильевич дунул на свечи, погасил обе разом. Теперь горела только лампадка под образом, едва-едва рассеивая тьму. Постель же была вся затенена, и Маша расслышала, что барон подавил зевок.

— Вот уж не думал, что окажусь способен зевать в свою первую брачную ночь! — проговорил он.

А потом зашуршал шелк сброшенного шлафрока, слегка скрипнула кровать под тяжелым телом, и Маша почувствовала на своих плечах горячие руки. Его губы коснулись ее губ, и потребовалось почти невозможное усилие воли, чтобы не примкнуть к этому животворному, надежному теплу, а, отвернувшись, пролепетать:

— Я… мне… одну минуточку, я сейчас…

И прежде чем Димитрий Васильевич сказал хоть слово, Маша выскочила из постели и бесшумно пробежала по ковру к двери, ведущей в будуар. Тень ее, в свете лампадки уродливо изломившись, скользнула по стене и потолку, и Маша ощутила какой-то суеверный ужас; вдобавок внизу, в столовой, часы вдруг начали отбивать полночь.