Звезда королевы
Шрифт:
Они сидели в кабинете прелестного дома маркиза де Ла Ферьера, который арендовал Симолин на бульваре Монмартр. Марии прежде не приходилось бывать у Ивана Матвеевича, однако она не сочла зазорным принять его приглашение. Сегодня утром, совершая ежеутреннюю прогулку в Булонском лесу, она впервые за два-три месяца, минувшие после достопамятного маскарада, увидела Симолина, и тот пригласил Марию к себе по важному делу. Оказывается, он не был любителем ранних верховых прогулок под пение птиц — Иван Матвеевич признался, что, хоть звание посла и обязывает его аккуратно присутствовать на балах и придворных церемониях, бывать в модных салонах, однако даже во имя своего звания он не способен решиться на верховые прогулки; сегодня нарочно поджидал Марию, зная, что она бывает в Булонском лесу ежедневно.
— Между вами так ничего и не было сказано более? — тихо спросил
— Лишь несколько слов.
Она не стала пояснять, что эти «несколько слов» Корфа начались с английского изречения: «The wolf changes his skin, but never his nature!», которое Мария восприняла как общеизвестное: «Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит!» А затем Корф с уничтожающей, ледяной светскостью осведомился: «Может быть, вы желали бы уподобиться королеве Маргарите? Не заказать ли для вас фижмы с карманчиками?»
Откуда-то, должно быть от Николь, которая умудрялась всюду совать свой нос, барон узнал, что Мария недавно читала «занимательные истории» Таллемана де Рео, где имел место быть прелюбопытнейший пассаж о первой жене Генриха IV, королеве Марго Наваррской: «Она носила большие фижмы со множеством карманчиков, в каждом из которых находилась коробочка с сердцем усопшего любовника, ибо когда кто-то из них умирал, она тотчас же заботилась о том, чтобы набальзамировать его сердце. Фижмы эти она каждый вечер вешала на крюк в шкафчик за спинкой кровати и запирала на замок».
— Быть может, и мое пропитанное вашей отравою сердце лежало бы в таком карманчике? — не унимался Корф, получивший наконец из России, от Комаровского, подтверждение: да, в прибалтийской деревушке Мария Валерьяновна покупала дивные янтарные кубки, один из которых был красным, как рубин, — и теперь никакая сила не способна была его разубедить в злонамерениях жены, в которой он видел лишь сообщницу ее тетки.
Мария вполне оценила глубину язвительности мужа, но смолчала, хотя всегда самое трудное для нее было — не вступать ни с кем в спор из самолюбия. Уж сколь изранена была ее душа, а все равно до крови поразило, что Корф опять заметил лишь одно, опять застарелая ревность застит ему глаза, он как бы обошел даже толикой внимания все попытки Марии спасти его, охранить… Она же не знала, что от Корфа не отходили ни на шаг люди Симолина, что и без ее мучений Жако и Вайян пальцем не могли бы тронуть барона! Симолин не предупредил Марию, что это была часть его интриги, задуманной для примирения супругов — мелодраматическая интрига, достойная Итальянского театра, не жизни! — и с треском провалившейся. Сейчас он с грустью признал это перед Марией и попросил прощения, что пытался так неуклюже исправить ее жизнь. Вид при этом у русского посла был столь удрученный, что Мария охотно простила человека, в котором видела друга и покровителя.
— Если бы я только знал, чем все это обернется! — схватился Симолин за виски своего паричка, и Марию поразило выражение глубочайшей растерянности на этом всегда таком энергичном, круглом темноглазом лице с забавными, в виде запятых, бровями, широким носом «туфлей» и крепким подбородком, задорно торчавшим над полной шеей, перехваченной пышным галстуком. — Ведь на этом злополучном маскараде я потерял ценнейшего агента!
— Разве кто-то погиб? — удивилась Мария, и Симолин трагически кивнул:
— Погибла графиня Строилова!
Мария смотрела на него холодно, непонимающе. Теперь-то ей казалось, будто она всегда, с первой минуты знакомства — еще прежде бала, еще прежде сведений, привезенных Данилою, — знала, видела или чувствовала некую фальшь в каждом слове тетушки своей. А Евдокия Головкина и впрямь приходилась ей теткой, только еще более дальней, чем троюродная, вдобавок, по свойству, а не по кровному родству. Она была теткою по матери той самой Анны Яковлевны, которая была кузиной и признанной любовницей графа Валерьяна Строилова, отца Марии. Мать Аннеты была по мужу Строилова — имя этой всеми забытой, умершей при родах женщины и присвоила себе Евдокия Головкина, одним махом прихватив и никогда не принадлежащий той титул, ибо отец Аннеты был младшим сыном в семье. Умная, дерзкая, хорошо образованная, обладающая редкостным чутьем и умением распознавать характеры людей, Евдокия Строилова со своим любовником, одним из посольских русских чиновников, попала в Париж, свела там нужные знакомства; ее имя и протекции открыли ей путь ко французскому, а затем и к русскому дворам. Однако, хоть в те времена паспортов и удостоверений личности никто ни у кого и не спрашивали, хоть «графине Строиловой» везде верили на слово, встречая по весьма авантажной одежке и провожая по недюжинному, острому уму, сама-то Евдокия про себя знала, что «Евлалия Строилова» — всего лишь маска, которая всегда может соскользнуть… и решилась наконец не мытьем, так катаньем добиться титула, который вполне мог бы принадлежать ее племяннице Аннете, когда б не злоехидная воля императрицы Екатерины. Хитромудрая Евдокия Головкина собрала все сведения о Елизавете, о ее прошлом и настоящем, о Машеньке, наследнице титула и строиловских богатств, и ринулась было в Любавино, да тут, в придорожном трактире неподалеку от Санкт-Петербурга, судьба вдруг и сдала ей ту чудо-карту, которая не всегда выпадает и самому везучему игроку.
Единожды подфартив, Евдокии продолжало фартить и далее. Словно по мановению волшебной палочки, сбывалось все, что она задумала; Вайян и Жако подчинялись ей рабски: первый — пытаясь спасти жизнь матери, второй — по врожденной тупости и жестокосердию. Но мать Вайяна скончалась в заточении, и он решился отомстить своей «нанимательнице», сорвать ее замыслы, — потому и предупредил Марию о подготовке похищения Корфа, — однако не желал при этом упустить заработка, оттого и принял участие в похищении. Мария, по счастью, об этом не подозревала — каково было бы ей узнать, что ни малой опасности Корф все же не подвергался; не симолинские агенты, так Вайян уберег бы его в любом случае! — зато она была поражена и напугана злокозненностью своей «la bonne tante» [186] , а потому ее неприятно поразила глубокая печаль, прозвучавшая в словах Симолина: «Умерла графиня Строилова!»
186
Доброй тетушки ( фр.).
Впрочем, проницательный дипломат не дал пожару возмущения разгореться в сердце своей собеседницы и поспешил объясниться:
— Верно, вы, милая Мария Валерьяновна, и знать не знали, что сия дама немалые услуги оказывала российской дипломатии. Связи у нее были преогромнейшие, цепкость мысли необыкновенная. Среди нас, профессионалов, она достижениями своими нешуточно славилась…
Маша встрепенулась. Из глубин памяти выплыло освещенное серым петербургским рассветом злое лицо Корфа, его исполненный горечи голос, и она безотчетно повторила, словно под диктовку:
— «…графиня Строилова, одна из ближайших наперсниц княгини Ламбаль, двойной агент, равно старающийся и для канцелярий Безбородко, и для Монморена…»
Симолин чуть присвистнул:
— Ого! Я всегда догадывался, что вы не так просты, как хотели бы казаться.
Мария слабо улыбнулась:
— Уж и не знаю, принять ли сие за комплимент.
— Безусловно! — с жаром воскликнул Симолин. — И я рад, что можно обойтись без долгих предисловий. Короче говоря — и говоря короче: поскольку отчасти (невольно, разумеется!) и вы повинны в том, что графиня вышла из нашей игры, прошу вас нынче же вечером заменить ее в деле, требующем крайней секретности.
Мария растерянно моргнула. Пожалуй, те слова — мол, не так просты — все же не были комплиментом.
— Как это?
Симолин взял ее руки в свои ладони:
— Вы выглядите несколько… э… э… озадаченной.
«Глупой», — поняла Мария.
— Вижу, что без коротенького предисловия все же не обойтись. Нынче я зван на музыкальный вечер к баронессе д'Елдерс на улицу Фавар. На самом деле она никакая не баронесса, а — тысячу раз прошу прощения! — prostituee internationale [187] . Ее настоящее имя просто Этта Любина Иоганна Елдерс, по мужу Палм. Прежде ее содержал первый министр, граф Жером Фелипо Морепа, однако пять лет назад он отдал Богу душу, а очаровательная Этта ведет прежнюю хлебосольную и любвеобильную жизнь в своем роскошном особняке. Конечно, граф оставил ей кое-какие средства, но теперь у нее роман с голландским послом, есть кто-то и в австрийском посольстве, с некоторых пор она и под меня клинья подбивает… а что?! — обидчиво воскликнул Симолин, заметив, как весело взлетели брови Марии. — Последнее это дело — смотреть на мужскую красоту: ежели от мужчины не шарахается лошадь, значит, хорош.
187
Международная шлюха ( фр.).