Звезда королевы
Шрифт:
Мария даже взвизгнула от злости! В это мгновение Жако вцепился в плечи Отелло («Негодяй! Да у него же плечо ранено!»), отчего тот мертвенно побледнел — это было видно даже под слоем грима, — и ноги у него подкосились. Жако подхватил падающего барона, а второй сатир набросил на жертву веревку. И тогда Мария, осененная спасительной мыслью, подпрыгнула, вырвала из свечника высоко укрепленный факел и ткнула им в затейливо закрученный хвост сатира.
Тошнотворно запахло паленой шерстью, и по хвосту, будто по бикфордову шнуру, побежало пламя. Мгновение — и коричневая курчавая шкура, плотно обтягивавшая тело Жако, занялась!
Разбойник мгновение стоял, ничего
185
Венгерский, позднее гусарский мундир, украшенный галунами.
Почерневший, еще дымящийся Жако поднялся с пола и, набычась, принялся оглядывать толпу налитыми кровью глазами. Когда же взгляд его упал на Марию, он взревел, как если бы и впрямь превратился в быка, увидавшего красный плащ матадора. Да, конечно, юбка Марии полыхала алым цветом, но Жако смотрел не на юбку, а на голову Марии, с которой неосторожный венгерец сбил черный парик, — вернее, смотрел на ее лицо, с которого слетела маска.
Мария схватилась за волосы — и ахнула, нащупав гладенькие, аккуратно заплетенные русые косы свои, которые доселе прятала под париком. Сейчас ворох смоляных кудрей валялся у ее ног, и ей почудилось, будто она стоит голая перед этой толпою.
— Это ты! — взвыл Жако.
Он вмиг узнал ее — и ринулся вперед, обуреваемый жаждой мести. Вайян и Шалопаи, не сговариваясь, метнулись было поперек его пути, но были сметены, словно пушинки.
Мария отпрянула, хотела бежать, но обезумевшая от любопытства толпа напирала, стояла несокрушимою стеной: деваться было некуда. Из глаз Жако глядела на Марию лютая погибель, и обугленные ручищи его были уже совсем близко, как вдруг белая тень, словно призрак, преградила ему дорогу, заслонив собою оцепеневшую Марию. Тюрбан свалился с головы Отелло, и он досадливо тряхнул головой, отбрасывая с лица растрепавшиеся светлые волосы.
Но где там! Корф был безоружен, а Жако в своей ярости бросился бы сейчас и на стреляющую пушку. Он схватил барона за горло, приподнял над полом… Мария оцепенела от ужаса, толпа захлебнулась единым стоном, и тогда в наступившей тишине с небывалой отчетливостью прозвучал визгливый женский голос:
— Стой, болван. Он должен изменить свое завещание!
И тотчас вслед за этим черная Смерть воздела свою трость, из которой, словно змеиное жало, высунулось длинное лезвие шпаги — и вонзилось под левую лопатку Жако.
Великан замер… руки его разжались, Корф рухнул на пол и остался недвижим.
Мария кинулась было к нему, да споткнулась и упала бы, когда б рядом не очутился Сильвестр и не подхватил ее.
Жако, широко взмахнув руками, грянулся об пол так тяжело, что, чудилось, мелкой дрожью задрожали мраморные статуи, с высоты своих постаментов безучастно взирающие на это сонмище человеческих страстей. Но Мария не видела содроганий разбойника, ибо Вайян кинулся к Смерти и, сорвав с ее лица желтую маску, изображавшую оскал безглазого черепа, гневно выкрикнул:
— Что же вы наделали, мадам! Он ведь служил вам!
И Мария тихо ахнула, разглядев под тенью черного капюшона морщинистое лицо графини Строиловой…
Мария недоверчиво покачала головой и даже зажмурилась, однако, вновь открыв глаза, увидела то же самое старческое, изуродованное лютой алчностью лицо. И вся правда сделалась Марии понятна еще прежде, чем Вайян повернулся к ней и выкрикнул, ткнув пальцем в Смерть:
— Смотри! Это все она, она!.. — Голос его сорвался на шепот, но Мария уже знала, что услышит: — Это и есть Евдокия Головкина!
Старуха, от этих слов сгорбившись, будто от удара плетью, бросилась в толпу, и людская стена разомкнулась перед нею, уступая дорогу, как если бы она была не человеком, а черной змеей, у которой уже вырвали жало, да яд все еще сочится…
Мария покачала головою. Она как-то разом обессилела. Поражаться, негодовать — и то сил не было; она и стояла-то лишь потому, что ее поддерживал Сильвестр, покрывая поцелуями руку; другую Мария благодарно протянула Вайяну… и вздрогнула от неожиданности, увидев, что Корф приподнялся, открыл глаза… и синий взор его полыхнул таким ледяным презрением, что у Марии пресеклось дыхание. Она увидела себя со стороны: накрашенная, точно девка, в алой измятой юбке, с полуголой грудью… почти в объятиях у двух мужчин, которые и не думают скрывать своей страсти к ней.
Что о ней мог подумать Димитрий!..
Да как он смел о ней такое подумать?!
Она почувствовала, что лицо ее свела судорога — судорога гнева. Еще успела увидеть жалость в глазах Симолина — ну уж это было последней каплей.
Все напрасно. Все напрасно! Ее любовь обречена!
Мария резко вырвала руки у Сильвестра и Вайяна, резко повернулась, хлестнув их длинными косами и взметнув пышные юбки, так что обтянутые черными ажурными чулками безукоризненно стройные ноги открылись выше колен, — и пошла прочь, громко стуча каблуками и вызывающе расправив плечи, глядя прямо перед собой, но ничего не видя: почему-то все расплывалось перед глазами. Она слышала только грохот своих каблуков по мраморным плитам: «Все на-прас-но… на-прас-но!..»
Мария шла стремительно, и людей, казалось, отбрасывала с пути какая-то неведомая сила, и только веселый шут, которому эта прекрасная цыганка совсем недавно нагадала любовь и счастье, неловко замешкался перед ней — и чуть не упал, потрясенный тем, что увидел: лицо гадалки было залито черными слезами.
Все напрасно. Все напрасно!
Ее любовь обречена!
Глава XXII
ИНДИЙСКИЙ РИДИКЮЛЬ ЭТТЫ ПАЛМ
— Пожалуй, сейчас нас с бароном объединяет лишь одно: мы оба едва не стали жертвами тетушки Евлалии… то есть Евдокии. Это нас даже, как бы это сказать, роднит! А во всем остальном… — Мария невесело усмехнулась и с преувеличенным вниманием принялась разглядывать золотистое лионское кружево своего платочка.