Звезда надежды
Шрифт:
Рылеев взволнованно заходил по комнате.
— Если мы не были готовы к кончине государя, то теперь сама судьба дает нам возможность для выступления, — сказал он. — Отречение — вещь у нас небывалая. Солдаты не поверят в добровольность отречения, особенно если государь цесаревич не приедет сам из Варшавы, а пришлет только письменное послание. Общество сейчас усилилось, за последние дни принято около десяти офицеров, которые ручаются за свои роты. Мы можем рассчитывать на Московский гренадерский полк, Измайловский и Морской экипаж. Воспользовавшись отказом войск присягать, мы вынудим Николая принять конституцию.
— Но требуется
— Сколько же, вы полагаете, надобно войска, чтобы успешно совершить все это? — спросил Рылеев.
— Довольно одного полка, — ответил Трубецкой.
— Тогда нечего больше и хлопотать: можно ручаться за три, а уж за два-то — наверняка.
— Сколько сейчас в Петербурге членов общества и кто они?
Увы, как раз те, кто мог бы и должен был бы встать сейчас во главе общества, руководить его действиями, были далеко от Петербурга: Николай Иванович Тургенев уже год как лечился за границей, на Карлсбадских водах; Никита Михайлович Муравьев, взяв осенью отпуск, уехал в свое имение в Орловскую губернию; генерал Михаил Федорович Орлов — популярный в армии герой отечественной войны, подписавший капитуляцию Парижа, жил в Москве; в Москве же был и Пущин…
— Директора вам известны, — заговорил Рылеев, — это Оболенский и я, вы займете место Муравьева — третьего директора. В конной гвардии — член общества князь Одоевский, в лейб-гренадерском полку — поручики Панов и Сутгоф, у кавалергардов — ротмистр Чернышев, полковник Кологривов, в Московском полку — Михаил Бестужев, князь Щепин-Ростовский, в Финляндском — полковники Моллер и Тулубьев, штабс-капитан Корнилович, в Гвардейском морском экипаже — лейтенант Арбузов, лейтенанты Чижов, Бодиско, капитан Бестужев. Кроме того, член общества подполковник Батенков, служащий в Отдельном корпусе военных поселений. Сейчас в Петербурге находится также член Московской управы — барон Штейнгель.
— Если строевые офицеры смогут вывести свои части, то успех вполне возможен. Он был бы еще вероятнее, если бы среди наших оказался кто-нибудь из офицеров, более известный в армии, чем названные вами, — сказал Трубецкой. — И можно ли положиться на солдат?
— Почти все офицеры ручаются за свои роты.
— Необходимо сегодня же собраться всем нам.
В нашем распоряжении неделя, ранее этого времени Константин в Петербург не приедет.
Рылеев быстро ответил:
— Вечером, около десяти, почти все находящиеся в Петербурге члены могут быть собраны у меня.
По уходе Трубецкого Рылеев снова припомнил весь ход разговора, вопросы Трубецкого, свои ответы, и, припоминая и обдумывая их, находя новые аргументы, он все более и более уверялся в возможности успеха выступления. Трубецкой, безусловно, обладал талантом стратега, он мог бы стать достойным руководителем военных действий, но, к сожалению, в армии его не знают, солдатам его имя ничего не говорит, и он прав в том, что необходим человек, известный среди солдат и любимый ими. И вдруг Рылеева осенило: Александр Булатов! Его гренадеры пойдут за ним в огонь и в воду. Из Пензенской губернии он успеет доскакать до Петербурга прежде, чем Константин доберется сюда из Варшавы. Рылеев написал две записки: одну в Москву — Пущину, другую в Керенск — Булатову, срочно вызывая их в Петербург.
Вечернее совещание встряхнуло всех.
— Если полковник Моллер решится, то поднимется весь наш
— Да чтобы поднять нижних чинов, достаточно одного решительного капитана! — воскликнул Рылеев. — Они же все полны негодования против начальства.
Трубецкой предложил план действия. Возмутившиеся полки сходятся вместе, встают лагерем. Правительство и царь вынуждены будут вступить с ними в переговоры, и тут депутация, в которую войдут члены общества, выставит свои требования, на которые правительство опять-таки вынуждено будет согласиться.
— Для успеха военных действий необходим единовластный руководитель-диктатор, — сказал Рылеев. — Им по справедливости должен быть Трубецкой.
Все согласились с Рылеевым, и Трубецкой был избран диктатором.
Разошлись за полночь. Остались только Бестужевы.
— Но поверят ли нам солдаты? — задумчиво проговорил Николай Бестужев.
— Это мы узнаем при самом выступлении, — сказал Рылеев.
— Можно заранее написать прокламации к войску, как во время Семеновского бунта, подкинуть в казармы, и потом увидим, каков будет результат, — вступил в разговор Александр Бестужев.
— Можно, — согласился Николай Бестужев.
Стали писать прокламации, но дело двигалось медленно, после второй прокламации Александр Бестужев, рассматривая написанное, сказал с сомнением:
— Почерк у нас у всех для непривычного к нему человека не очень-то разборчив, да и грамотеев среди солдат не очень-то много. Вот если бы с речью на разводе перед всем полком выступить…
— Ты скажи одному, а он всем перескажет. Дело проверенное.
— А правда, — загорелся Рылеев, — пойдемте сейчас по городу и будем каждого встречного солдата останавливать.
Быстро, оделись, вышли из дому и разошлись в разные стороны.
Первого солдата Рылеев встретил на Петровской площади, возле строящегося собора.
— В казарму спешишь, служивый? — начал он разговор.
— В казарму, ваше благородие.
— Новому государю присягали уже?
— Присягали.
— А завещание покойного императора вам прочитали?
— Никак нет.
— Скрыли, значит. А ведь покойный государь император в своем завещании распорядился крестьянам дать свободу, а солдатскую службу убавить до пятнадцати лет. Так в нем и написано: мол, моему народу за великие заслуги перед царем и отечеством в благодарность. Он помнил, с кем француза побил.
— Ну, спасибо, ваше благородие, глаза открыл. А то и нам присяга подозрительной показалась, больно торопили присягать. Потому, значит, чтоб про завещание не вспомнили.
На следующий день Арбузов сказал Рылееву:
— Солдаты только и толкуют про какое-то завещание.
Рылеев улыбнулся: пошла молва, теперь не остановишь.
14
Пушкин получил от Пущина из Москвы странное письмо. Оно было помечено 28 ноября. Пущин писал, что едет в Петербург и надеется там встретиться с ним.