Звезда Полынь
Шрифт:
Наташка с трудом сглотнула.
Журанков безнадежно закрыл глаза.
У него опять не получилось. Он опять не смог того, что решил. Он так все складно сочинил, так досконально расчислил. Он написал прощальное письмо Алдошину, чтобы никто и помыслить не смог увязать его самоубийство с делами сына. Он решил не топиться – когда еще труп найдут, а надо, чтобы от Вовки отстали поскорей. Пока не началось необратимое. Он не запер дверь в номер, чтобы его обнаружили нынче же.
Он все продумал, как всегда, – так, что комар носу не подточит. И как всегда, нелепая случайность, предсказать которую было не в силах человеческих, поломала весь его филигранный
Безнадежно…
Как всегда.
Он не открыл глаз, даже почувствовав ее руки у себя на плечах, и даже не попытался ей как-то помочь, когда она, надрываясь и то и дело выплескивая на пол, на себя, на ювелирно элегантное свое платье плюхающие кровавые волны, молча принялась выволакивать его из воды.
ГЛАВА 4
Фомичев позвонил Наташке часа через четыре после того, как они разошлись у больницы. Он был доволен и собой, и тем, что ему удалось, – и имел все основания на это. По первости его хотели погнать взашей, а он – журналистское расследование. Ему: тайна следствия, а он – святая мужская дружба. В общем, ля-ля-тополя – и теперь в его бумажнике лежали миниатюрные копии фотороботов, которые по рассказам соседей были составлены в ментовке в дополнение к показаниям; двое совершенно свидетелям незнакомых, не живших в том краю и никогда доселе там не виданных ребят в течение не менее чем получаса сидели на скамейке у парадной и то ли чего-то ждали, то ли кого-то караулили. Соседи – они все видят, только, к сожалению, лишь задним умом крепки. Фотороботы так себе, но, во всяком случае, отчетливо видно, кто из парней старше, кто совсем пацан. Будем у Семки в следующий раз – хоть завтра, – обязательно предъявим.
Наташка долго не отвечала. Фомичев уже начал думать, что она либо спит, либо, наоборот, слишком увлеклась чем-то, неважно чем, чем-то очень важным, с этим самым Журанковым. Он уже хотел дать отбой.
– Ал-лё? – спросила Наташка басом.
– Привет, – осторожно сказал он.
– А-а, – протяжно сказала Наташка, – это ты, Фомич…
У него брови слегка поползли вверх. Наташка так амикошонски никогда себя с ним не вела.
Прежде чем он сообразил что-то ответить, она вдруг хихикнула и запела:
– Голова обвязана, кровь на рукаве… След кровавый стелется… Бляха-муха, забыла. Как там? Стелется…
– Наташка, – сообразил он, – ты что, пьяная? Вы там выпиваете, что ли?
– Стошку вискарика огрела, – легко призналась она. – На голодняка, правда. Нет, ты не думай, Фомич, это не разврат. Это я уже дома. В полном одиночестве.
– Точно только стошку? – усомнился Фомичев.
– Ну кто считает? – возмутилась Наташка. – Мы же воспитанные люди!
– Понятно, – сказал Фомичев. – У тебя что, Наташечка, нечаянная радость? Журанков тебе наконец рассказал, на чем мы осенью полетим к альфе Центавра?
Наташка отчетливо икнула. Потом поведала:
– Журанков с собой покончил. Вскрыл себе вены в ванне. А я его спасла.
– Ты что несешь? – обалдело помолчав, осведомился Фомичев.
– Правда, – ответила Наташка так тихо и трезво, что Фомичев сразу понял: да, правда.
– Как это было? – негромко и совершенно спокойно спросил Фомичев.
– Захожу, а он в ванной, – сообщила Наташка и опять икнула. – Ага. Вены на руках порезал и лежит, как в маринаде. Ой, погоди… рекламная пауза. Я еще накачу. Вот это денек…
Слышно было, как звякнуло стекло о стекло. Похоже, у Наташки до сих пор тряслись руки. А может, наоборот – уже тряслись.
– Ага, – сипло сказала она через несколько секунд. – Есть. Я опять с тобой, Фомич. Я снова здесь, я собран весь…
– Наташ, – осторожно предложил Фомичев, – может, мне подъехать?
– Ни в коем случае! – сипло прикрикнула она. – Исключено! Я слабая женщина, пьяная и пришибленная, мне тоже помощь нужна. Надежное мужское плечо… Если ты тут окажешься, я тебе отдаваться начну, а это нельзя, нечестно. Я же тебя не люблю… Я этих уродов люблю.
– Понял, не дурак, – сказал он, помедлив.
– Ленечка… Ты не обиделся?
– Нет, – ответил он хмуро, но, в общем, не покривив душой. – На что тут обижаться? Дело житейское. На расстоянии-то со мной говорить ты сейчас можешь?
– О да.
– Он как-то тебе объяснил?
– Он молчал, как партизан. Я жгуты верчу, кровь останавливаю… Он зажмурился и молчит. Знаешь, будто маленький. Чурики, мол, я уже не играю, а вы делайте, что хотите. А когда я стала по телефону наяривать… Обычную-то "Скорую" я вызывать побоялась, не ровен час, они бы следствие затеяли. Назначат психическую экспертизу… Нам это надо? Связалась с представителем корпорации в Москве, объяснила ситуацию на пальцах. Надо отдать им должное, врубились с двух слов. У них, оказывается, тут целый штат… Государство в государстве. Ну, как и следовало ожидать, собственно. Если своя служба безопасности, то как не быть своей поликлинике? И своей "неотложке"? Частный сектор, мироеды…
– Наташка, ты героиня, – от души сказал Фомичев. – Так соображать в таком экстриме…
– Херня, – бесшабашно отмахнулась Наташ- Слушай дальше. Когда я стала телефон крутить, он все ж таки соизволил снизойти… Отверз уста и начал гнать полную пургу… Чтобы я не вызывала врача, чтобы я ему размотала повязки и отпустила залечь обратно. Потому как я все испортила и всех погубила. Его, мол, сына коварно впутали в кровавое преступление и теперь шантажируют Журанкова, чтобы он кому-то там рассказал главную военную тайну, а то сына засудят… А вот если он, Журанков, немедленно помрет, то и сыну ничего не грозит, и тайну никто не узнает…
У Фомичева в голове что-то напряглось, будто слова Наташки, как ключ, заводили некую пружину, а потом, коротко скрежетнув, провернулось и встало на свои места.
– Наташ, – тихо сказал Фомичев. – Таких совпадений, конечно, не бывает… Но на самом деле еще как бывает. Не сын ли Журанкова проломил башку нашему Степану?
Некоторое время в трубке было слышно лишь запаленное дыхание Наташки.
– Ты вот что, – сказал Фомичев. – Ты сейчас ложись спать… ну, накати там еще, сколько надо для релакса, и отдыхай. Завтра нам эту сову надо прояснить.
Он остановил себя на половине того, что поначалу хотел сказать, потому что вовремя сообразил: если сказать все, Наташка уж точно не заснет.
Потому что для Степана, если так, получался совсем иной расклад. Получалось, что он не плюгавой шпане под руку подвернулся, а занятым каким-то серьезным делом профи. А те, если уж начали, свидетелей не оставляют. Игра немалая. Журанков, конечно, как у Галича пелось, то ли гений, а то ли нет еще, но исходить надо из худшего. В данном случае худшее – это что он воистину гений и что ради завладения его мозгами и тем, что в них таится, крови не пожалеют.