Звезда Саддама
Шрифт:
Вдохновлённый русским энтузиастом, именно Кларк «продавил», убедил большое американское начальство и «выбил» для «детишек из Европы» две вертушки «Ирокез». Одну – игровую. Другую – для операторской группы, которую сам Кларк и пилотировал.
Француз Мишель Тоти с размахом организовал съёмки в Нью-Йорке, полагая, что особой режиссуры в трюковых съёмках не потребуется, полностью доверился главному оператору. В отличие от надменного старика-француза, генерального продюсера фильма, тридцатилетний Мишель в кинокомандировке забавлялся, будто ребёнок, своими новыми финансовыми возможностями, радовался любым съёмкам, связанными с риском, с острыми ощущениями, каковых по
Пилот операторского вертолёта для симпатичных француженок из группы, разрешил называть себя Джимми. На восторги миловидного Мишеля суровый вояка, снисходительно покачал ушастым шлемофоном. Для американца этот съёмочный день был примитивной воздушной экскурсией для киношного детского сада из Европы. По завершению киносъёмок, чтобы гости «нью-йоркщины» не расслаблялись, Джимми резко двинул ручку управления влево-вперёд, отчего разверзлась перед пилотской кабиной серая бездна и стремительно понеслась навстречу стальная водная гладь с белыми скорлупками катеров и яхт.
Женский визг ужаса завибрировал в наушниках. Джимми остался доволен и перевёл «Ирокез» в плавный полёт.
Небо над Нью-Йорком затянула сера пелена облаков. Это был бы идеальный световой режим для киносъёмок. Но сцена похищения, к сожалению, была отснята при ярком солнце с густыми чёрными тенями на объектах. Игровой «Ирокез», с главной героиней фильма и каскадёрами улетел на базу. Ни денег по смете фильма, ни разрешений на повторные съёмки, разумеется, не оставалось. Храмцов был жутко расстроен.
– А-ах, блин, ка-ак же клёво! – испуганно заголосил Витька Брагин при выходе вертолёта из пике, когда желудки съёмочной группы вернулись от горла к заднице и женский визг стих. – Как же это клёво, господа-товарищи! Вы слышите меня, люди Америки?!
Брагин сидел в углу салона на железном яуфе (Ящик Укладки Фильмокопий – прим. авт.) с киноплёнкой, будто на детском, ночном горшке, сидел подальше от воздушного провала открытой боковой двери вертолёта. Молодой парень оказался грамотным, верным помощником Храмцова, хотя взяли его на совместный проект с четвёртого курса известного киноинститута ассистентом оператора по большому блату, – по настоятельной просьбе дяди банкира, инвестора проекта, редкостного негодяя «высокого полёта», знаменитого грабителя и рейдера девяностых годов развития бандитской экономики в России. Храмцове через несколько лет ещё предстоит с ним столкнуться. Но это совсем другая история.
Робость в полёте и щенячий восторг мальчишки Брагина двадцати лет от роду можно было понять и простить: он пребывал в эйфории от потрясающего своей урбанистической мощью стеклобетонного Нью-Йорка, от захватывающих вертолётных съёмок в одном из самых знаменитых мест земного шара. Храмцов прозвал восторженного юношу «мичман Бражкин». Витёк с гордостью показывал перед вылетом пилоту Кларку фотографию своего отца, времён службы в армии, в морской форме с погонами старшины первой статьи. Джимми дружески похлопал русского мальчишку по плечу, в ответ показал фото своего сына Дастина, безусого юнца в военной форме «морского котика».
По злой иронии судьбы, в недалёком будущем Храмцову предстоит встреча с сыном Джимми Кларка. Для пущей интриги такие литературные «крючки» будут раскинуты по всему повествованию для интереса читателя.
На «морское» прозвище Брагин не обижался. Он искренне уважал своего наставника Храмцова за работоспособность и мастерство кинооператора, которое никто, кроме него не оценил.
– Грандиозная халтура, блин! – вопреки общему восторгу раздражённо прогудел Храмцов, второй оператор. – Пижоны долбанные!
Последнее замечание он отнёс к итальянским каскадёрам, которые театрально и утрированно переигрывали своё геройство.
– Тупые макаронники, – укоризненно проворчал он, – это же боевик, а не комедия с де Фюнесом!
Здоровяк Мирон лежал на животе, как на пляже, форсил своим безрассудством и смелостью перед миленькими француженками, что трусливо вжались спинами в угол отсека, пристегнулись ремнями безопасности и тряслись от страха после «смертельного» пике.
Храмцов беспечно, наблюдал в бинокль через открытый борт за трюкачами, что картинно болтались на верёвочной лесенке второго, улетающего, игрового вертолёта. Нехотя сунул бинокль ассистенту, хотя тот дёргал его за куртку постоянно, требуя вернуть оптическую игрушку законному хозяину.
– Пользуйся, деточка! Только сопли утри! – Храмцов вернул бинокль, перевернулся на спину, подложил под голову спасательный жилет, который даже при большом желании не налез бы на его мощную фигуру, облачённую в операторский жилет со множеством карманчиков, переполненных нужной, профессиональной мелочью, от швейцарского, универсального, складного ножа, до клизмы для продувки оптики. Надувной жилет вряд ли спас бы при крушении вертолёта на суше, но в случае аварийного приводнения, Храмцов надеялся, что успеет напялить жилет спереди, в виде фартука и дёрнуть шнурок, чтоб жилет раздуло от баллончика со сжатым воздухом. Не из вредности характера, а реально по жизни Мирон Храмцов считал себя фаталистом, постоянно совершал непредсказуемые поступки, которые вызывали тихое недоумение, порой возмущение коллег, друзей и знакомых, тихое, потому что добродушного, с виду, здоровяка побаивались и многое прощали ему, относя всё на генетику – дикий нрав и зловредный характер «русского медведя».
– Мичман Бражкин, снять фуражку! – проорал Храмцов, вспомнив песню с несостоявшихся съёмок фильма в его любимом городе Одесса, куда оператором на совместные проекты Мирон срывался по первому зову.
Сейчас Храмцов намеренно нарывался на осуждение интернационального экипажа и продолжил своё, неуместное в полёте занятие, – складывал бумажную фигурку, в японской технике оригами, из собственной страховки. Мирон не бездельничал в полёте. Он уже отработал второй камерой, из люка в днище вертолёта снял пролёт над небоскребами. Получились неплохие, на его взгляд, кадры проплывающих крыш с дикими провалами «стритов» и «авеню». Через плечо главного оператора, на «длинном фокусе» ему удалось отснять пролёт вокруг статуи Свободы. К сожалению «вертушку-старушку» потряхивало и съёмки со второй камеры, наверняка, отбракуют при монтаже. Но это было не важно. Главным оставалось то, что русский оператор наглядно пытался показать итальянцу, как надо снимать крупными, рискованными планами без подготовки, даже во время экстремального полёта «Ирокеза».
Для слаженности работы на борту вертолёта операторская группа была в шлемофонах, оснащённых переговорным устройством. Реплики были слышны в наушниках всему экипажу.
– Классные съёмки! Классные! – сипел Брагин, захлёбывался от нервного смеха и тёплых потоков воздуха, что рвались, захлестывались в салон «Ирокеза» с открытого борта. – Крутое начало фильма! Улётное! Ураганное! Жан сюи рави! Энкруйабль! (Я в восторге! Невероятно! – фр.)
Мишель, продюсер и сорежиссёр, поддержал восторг русского юноши, шутливо боднул шлемофоном боковое стекло пилотской кабины «механической стрекозы», показал большие пальцы обеих рук пилоту.