Звезда Тухачевского
Шрифт:
Вот момент, когда он, Тухачевский, сможет прославиться, выделиться из множества военачальников гражданской войны! Он совершит такое, чего никто — ни Буденный, ни Егоров, ни Ворошилов, ни им подобные — не сможет совершить, — он возьмет Варшаву! И тогда его имя будет прославлено не только в самой России, оно прогремит во всех странах Европы, а может, и во всем мире — где взрывом ненависти к нему, а где и восхищением, доходящим до экстаза!
Тухачевский с порога отмел план наступления, разработанный его предшественником Гиттисом, как слишком вялый и осторожный. Наступление должно являть собой всесокрушающий вал массированного огня и адской устремленности пехотных частей. Лозунг «Даешь Варшаву!»
Вячеслав Вересов восторгался своим командующим: Тухачевский был полон сил, адски трудоспособен, обходился почти без сна, до рассвета просиживая над топографическими картами. Время от времени он просил Вячеслава заводить граммофон и ставить на диск одну и ту же пластинку с записью Девятой симфонии Бетховена.
— Представляешь, Слава, — эмоции переполняли Тухачевского, — какой сейчас выигрышный момент! Колчак и Деникин разбиты. Врангель при последнем издыхании, практически едва ли не всю армию можно бросить на наш фронт! Сюда уже идут эшелоны с коммунистами, с вооружением. Я потребовал, чтобы 27-ю дивизию Путны срочно перебросили с бывшего Восточного фронта ко мне. Право слово, она одна стоит трех дивизий!
— А ты в курсе, что уже вовсю работают военные трибуналы? — Вячеслав частенько спорил с Тухачевским по поводу репрессивных мер. — Есть директивное письмо Троцкого — он сел на своего любимого конька. Послушай: «Смертельная угроза, нависшая над Рабоче-Крестьянской республикой, влечет за собой неминуемую угрозу смерти всем, кто не выполняет своего воинского долга! Эгоистические, шкурнические элементы армии должны на опыте убедиться, что смерть ждет в тылу того, кто изменнически пытается уйти от нее на фронте! Настал час жестокой расправы с дезертирами! Неряшливость, медлительность, непредусмотрительность, тем более трусость и шкурничество будут выжжены каленым железом! Западный фронт должен встряхнуться сверху донизу!» Ну, пламенный Робеспьер! Как бы он был, наверное, счастлив, если бы перестрелял всю Россию!
— На войне без жестоких мер нельзя, — не поддержал Тухачевский критику Троцкого. — В сущности, наводя железный порядок, Лев Давидович помогает нам.
— Жди в гости своего любимого наркома, — саркастически усмехнулся Вячеслав. — Он, всюду, где предстоят расстрелы. А проводить митинги — хлебом его не корми. Вчера мне показывали сводку — уже прошло четыре сотни митингов на нашем фронте, полторы сотни лекций успели прочитать присланные из Москвы комиссары, распространено более миллиона листовок, а сколько концертов и спектаклей! Настоящее пропагандистское наступление! Наверное, в сводках наши политработнички, как всегда, прибрехали, но все равно — размах невиданный!
— Лишь бы работало на нашу главную цель, — не желая вступать в дискуссию с Вересовым, сказал Тухачевский. — Держись теперь, Юзеф Пилсудский!
За вечерним чаем Тухачевский снова заговорил с Вересовым о Маше Игнатьевой.
— Если бы она была со мной! — мечтательно произнес он. — Я бы повел войска до самого Парижа!
— Нет ничего проще, — сказал Вересов, — подпиши мне командировку в Пензу, я мигом доставлю ее сюда, в Смоленск!
— А что? Идея! — загорелся Тухачевский. — Считай, что командировка подписана. Но сколько же времени уйдет на эту поездку, тысяча верст разделяет нас!
— До Москвы — аэропланом, найдется у тебя аэроплан? Доставлю в Реввоенсовет и главкому срочные депеши. А там до Пензы — поездом. Туда и обратно — в две недели уложусь. Как раз поспеем, когда ты будешь в Варшаве. И свадьбу сыграем в Бельведере, пан Пилсудский задохнется от злости и зависти!
— Две недели много. Постарайся уложиться за десять дней.
— Все будет зависеть не от меня, а от твоего аэроплана. И главное, от самой Маши.
— Я напишу ее родителям, а ты передашь им мое письмо, — сказал Тухачевский. — Завтра же и отправляйся в путь, век не забуду твоей помощи.
На следующий день, едва рассвело, Вересов помчался на полевой аэродром, где базировалась авиаэскадрилья.
«С точки зрения командующего фронтом, кажется, я поступаю неверно. — Совесть подспудно грызла Тухачевского, когда он смотрел вслед автомобилю, увозившему Вересова. — Отрываю от боевых действий аэроплан, правда транспортный, но всё же… — Он размашисто прошелся по дорожке вдоль цветочной клумбы и решительно направился в свой кабинет. — Впрочем, не казни себя. Кроме войны, есть еще и нормальная человеческая жизнь. Есть еще и любовь. — Он снова задумался. — А эти твои бойцы, что разбросаны сейчас вдоль линии фронта, — они что, не испытывают чувства любви? Им не хотелось бы встретиться с любимыми женщинами? Но у них же нет аэропланов и нет права посылать их за своими невестами. А у тебя есть аэропланы и есть право. Так о каком равенстве в человеческом обществе может идти речь?»
26
Десятки эшелонов, растянувшись на пять тысяч верст от Красноярска до Орши, устремились на запад: освободившиеся на Восточном фронте дивизии спешили на фронт, к Тухачевскому. Почти на каждом вагоне — плакат, пусть и выведенный поспешными корявыми буквами: «Даешь Варшаву!»
Еще не все эшелоны прибыли к месту назначения, а наступление началось: командзап был, как всегда, нетерпелив. Оно, это наступление, походило на ураган!
Тухачевский пребывал в прекрасном расположении духа: легендарная 27-я дивизии Витовта Путны прибыла как раз вовремя! Комфронтом с ходу нацелил ее на Минск. Отдохнувшие отбоев, окрепшие сибиряки, обладавшие медвежьей хваткой, внезапно набросились на польских легионеров.
И вот уже в Москву по проводам летит радостная, обнадеживающая кремлевских руководителей телеграмма:
«Шестого выгрузились, седьмого форсировали Березину, одиннадцатого взяли Минск».
Наступление началось! От Западной Двины до притока Днепра — знаменитой еще со времен наполеоновского вторжения в Россию Березины взметнулось в яростном порыве красное войско. В верхнем течении Березины, по пояс погружаясь в болота, двигалась Пятнадцатая армия Августа Корка. Западную Двину лихо форсировала ударная группа Евгения Сергеева, бывшего царского подполковника, нацеливаясь на Брацлав. Немного, на двое суток, задержался с форсированием Березины лишь командарм Шестнадцатой Соллогуб.
Березина всегда сопротивлялась насилию над собой, создавая всем жаждущим переправиться через нее всяческие преграды: заболоченные берега, густые непроглядные туманы, топи. Вроде бы не столь уж быстрая, скорее, плавная река вдруг переворачивала лодки с бойцами и пулеметами, норовила затопить наведенные понтоны, и, словно обладая некоей волшебной силой, призвала себе на помощь польские войска: переправляться через Березину пришлось под непрерывным огнем.
Почти неделю с переменным успехом бились у Березины бойцы Шестнадцатой с поляками; Березина не отпускала от себя ни тех, ни других, потери были многочисленные, но ничто не останавливало наступавших. Успех поляков в этом боевом столкновении был временным, что прекрасно понимал Пилсудский, пришедший в ужас от мощнейшего удара Тухачевского. Он вынужден был признать: «Под влиянием этого удара заколебались характеры, размякли сердца солдат и начал за внешним фронтом образовываться фронт внутренний».