Звезда Вавилона
Шрифт:
— Я постараюсь не быть импульсивной.
— У вас не получится, и вы сами это понимаете. Устроили тут бег с препятствиями.
— Он мог удрать.
— Так он и удрал!
— Бог мой, кому показать красную карточку?
Они обернулись и увидели Яна в дверном проеме.
— Диспетчеры из международного аэропорта Дамаска просили вас не орать так громко, они не могут расслышать пилотов. — Он заметил, как они уставились друг на друга: лица раскраснелись, еще немного — и не обошлось бы без телесных повреждений. — У меня для вас хорошие новости. Я нанял двух парней, которые отвезут нас к Джебель
Между собой они называли ее просто Организацией, и Франсуа Орлеан работал на Организацию уже почти двадцать лет. Это был большой срок для его профессии, но даже он не мог вспомнить то время, когда его контора еще именовалась «Международная организация уголовной полиции». Название было слишком громоздким, и все стали использовать телеграфный адрес «Интерпол», после чего оно так и прижилось.
Хотя у Интерпола было много разных дел — борьба с мировой организованной преступностью, торговлей наркотиками, контрабандой оружия, — Франсуа не был связан ни с одним из них. Табличка на двери его кабинета гласила: «Интерпол — Oeuvres d'art voles» — «Похищенные произведения искусства».
Работа являлась смыслом его жизни, поэтому Франсуа не был женат и, не имея никаких родственников, за исключением троюродной сестры в Марселе, полностью посвятил себя любимому делу. В этот вечерний час он был похож на пылающую нефтяную вышку в ночной пустыне, пил крепкий кофе и курил «Голуаз», просматривая невероятный отчет: вся коллекция мебели Луи XV — диваны, стулья, шкафы, письменные столы — была украдена среди белого дня из частного дома в Париже. Он покачал головой, отдавая должное дерзости совершенного ограбления.
Потерпевшим оказался политик, именно поэтому расследование было передано Орлеану, который был не просто хорошими полицейским, но и дипломатом. Качество, весьма необходимое в его работе. Из-за культурных ценностей иногда могли возникать щекотливые ситуации, особенно если они были связаны с религиозным наследием или национальным героем.
Орлеан был одаренным человеком. Коллеги по работе утверждали, что Франсуа представлял собой ходячую энциклопедию. Он не просто хорошо разбирался в искусстве. У Франсуа познания в этой области были в самой крови, он впитал их, когда был еще ребенком, а его мать работала смотрителем в Лувре. Он не смог бы заниматься ничем другим, да и никогда не хотел. Он обожал искусство и все, что имело отношение к культуре. Более того, он чувствовал, что должен охранять их. Но его настоящим даром была память. «Фотографическая», — так все говорили. Другие агенты даже подшучивали над ним, говоря, что компьютер ему в подметки не годится, потому что, когда его спрашивали о чем-нибудь, он давал ответ быстрее и точнее.
Отложив отчет о пропаже мебели, он откинулся на спинку скрипучего кресла и помассировал шею. Он собирался передать это дело Реверди, цепкому британцу, который никогда не сдавался. Франсуа больше не занимался «грязной» работой. Он был кабинетным человеком с самой большой выслугой лет, какую только можно было иметь, не входя в Генеральную ассамблею или Административную комиссию, члены которых всегда были на виду.
Франсуа не хотел привлекать к себе внимание — так было необходимо для его настоящей работы.
Работы,
Зашумел его факс, и он с надеждой пошел проверить полученное сообщение. Он ждал отчет по Джессике Рэндольф. По слухам, она собиралась заполучить письмо одиннадцатого века, которое недавно было передано в качестве пожертвования в частный музей Мельбурна. Конечно, Джессика не стала бы воровать его сама; Рэндольф была женщиной, никогда не маравшей свои красивые ручки. Она наймет кого-нибудь, и Франсуа уже догадывался кого.
Но отчет был не по симпатичному торговцу произведениями искусства.
Бритта Бушхорн сообщала о краже бумаг ее мужа. Она рассказала обо всем властям Франкфурта, которые объявили записи Бушхорна национальным достоянием и отправили дело в Международную организацию уголовной полиции, пометив его как «срочное» и «повышенной важности».
Франсуа положил отчет на стол и достал пачку «Голуаз». Закурив от золотой зажигалки, он затянулся и выпустил дым. Потом взял отчет, поджег уголок, посмотрел, как загорелась бумага, и бросил его в корзину для мусора. Пока Франсуа Орлеан, член ордена александрийцев, чья родословная была связана с королевской семьей Франции и проходила через младшего брата Луи XIV, наблюдал за превращением отчета в пепел, кольцо с квадратным рубином и золотыми нитями на его правой руке сияло, отражая пламя.
16
Огонь помогал ему сосредоточиться.
Фило смотрел будто внутрь пламени, пытаясь проникнуть в его душу. Хотя никто открыто не обвинял его в смерти родителей, после похорон поползли разные слухи. Все считали странным, что молодой человек так увлекся огнем. Один из знакомых по студенческому братству в шутку называл его Фило Пироманьяк в присутствии других людей — его обугленное тело нашли неделю спустя в разбитой машине. Больше никто не произносил это прозвище.
Но и Фило никого больше не сжигал. Он шел по праведному пути, следуя мессианскому зову. В его планы не входило оставлять за собой след из почерневших трупов. Фило придумал другие способы убеждения и устранения, и его восхождение к власти проходило без особых проблем.
Но огонь оставался центром его существования, так же как и для других александрийцев — большого общества, раскинувшего сети по всему миру, состоявшего из простых людей, ведущих тайную жизнь, связанных друг с другом клятвой более древней, чем Иисус Христос. Фило поддерживал огонь во всех своих домах, в каминах и горшках, на свечах и масле, он напоминал ему о священной цели и о том дне, когда Ленора будет стоять рядом с ним в лучах яркого Божьего света.
Но здесь был самый ценный огонь из всех на этой планете; среди всех свечей, горевших в церквях, храмах, синагогах и святых местах, это одинокое пламя было самым особенным и дорогим для него.
Сюда он ежедневно приходил, чтобы восстановить силы и получить поддержку, поговорить с женщиной, которую любил почти всю свою жизнь и будет любить оставшуюся вечность.
— Люди боятся меня, возлюбленная моя. — Его тихий голос эхом отразился от мраморных и хрустальных стен. Он стоял один под перламутровым небом. — Но почему? Я великодушен к ним. Я джентльмен. Я самая добрая душа на этом свете. И все же они боятся меня.