Звезда волхвов
Шрифт:
К утру грозовое неистовство миновало. Рассвет в монастырском саду был нежен и тих. На влажной от росы скамейке сидели Богованя и схимник Феодор и беседовали тихо, по-братски. Да они и были родными братьями.
— А что, Федотка, пожалуй, пора косить, по росе коса рыбой плывет, — говорил садовник.
— Коси, Ванюша, да не забывай, что каждый росток, каждая травинка есть проповедь для того, кто способен ее понимать, — с улыбкой отвечал Феодор.
— Пришла пора укоротить проповедь, — усмехнулся Богованя и взмахнул косой.
— И то верно. Наступает время дел.
Многое изменилось в жизни Свято-Покровской обители в
До Покрова насельники Ковчега успели вспахать поля и засеять озимые. Волны разбуженной пашни вокруг Корабля ожидали вешнего посева. Всем миром отстроили школу, поначалу деревянную, похожую на дощатый, изготовленный к спуску корабль. День воспитанников Ковчега начинался с молитвы и купания в святом источнике, потом — занятия по программе классической гимназии, закаливание, спортивные состязания, рукоделия, ремесла, уроки музыки и конная выездка. Вскоре был сформирован и кадетский корпус. Стараниями благотворителей отстроились великолепная библиотека, художественная галерея и учебные музеи.
Язычники-родоверы долго не решались переступить порог обители и поначалу настороженно наблюдали за жизнью Ковчега. Древние ведические святыни уже давно и прочно вошли в православный обряд, но родоверам еще предстояло открыть в себе это новое понимание. Так, с самого основания Покровского собора на женской половине храма, слева от «царских врат», стоял резной крест, покрытый славянской вязью, украшенный лентами и шитыми полотенцами. Концы перекладин были выточены в виде ладоней, словно сама языческая Макошь, ткачея и пряха, благословляла народ.
В нишах ворот светились лики русских святых Сергия Радонежского и Серафима Саровского. Вещая дева Досифея молила о схождении вод. Густые леса окружали святых, смиренные звери охраняли их молитву, их образы с великим тщанием и любовью написал инок Иоиль.
Ободренные и растроганные гости и любопытствующие не спешили покидать Ковчег, многие оставались в обители на день-другой и, не в силах разорвать притяжение этой новой, рожденной в сердце веры, оставались при обители трудниками, строителями, учителями и воспитателями. Энергия духа, сила любви и вера в высокое назначение России переливались в детей Ковчега. Воспитанные как праведные воины, обученные вдохновенными учителями, они в свой срок возглавят элиту страны и уверенно выведут русский корабль в море грядущего.
В маленькой часовне на склоне Велесова холма день и ночь лилась неусыпная молитва. Она укрывала Ковчег от внешних напастей, и обители не нужно было другой охраны или защиты. Монахи и монахини вместе правили службы в соборе, и глуховатому баску иерея отвечал высокий голос диаконессы. К следующему Новолетию отец Феодор благословил открытие женской лавры.
«Корабль-рыба», древний символ материнского лона, начала всех начал, обрамленный восьмиконечной звездой Богородицы, стал эмблемой обители.
Золотая Книга осталась в Ковчеге как нерушимый завет. Когда ее страницы были переведены и основательно изучены, выяснилось, что все летописи, описывающие древнюю историю Руси, Слово о полку Игореве, Велесова книга и великое множество иных героических описаний и сказаний когда-то были переписаны с ее сияющих листов. Златоструй перевели на современный язык:
Бог есть дух, облеченный в космос. Бог есть разум, облеченный в свет. Совесть — глас Божий, и этот голос слышен всякий раз, когда мы делаем шаг по стезе правды, и он же неумолчно судит нас, если мы сворачиваем с нее.
Глава 40
Ковчег
Бают крещеные, в дальнем скиту
Схимница есть у святых на счету.
Поступь лебяжья, схима по бровь,
Ох, горяча ты, мужичья любовь!
Всякий свободный день Егор приходил в Ковчег. На ранней службе людей было немного, и он мог издалека смотреть на Алену. Отец Феодор еще не благословил ее принять постриг, и она оставалась послушницей при обители. Послушник еще может вернуться в мир, и все эти недели и месяцы Егор жил безнадежной надеждой.
Поздний рассвет разогнал потемки по углам избы. Боязливо и виновато, как подгулявшая женка, скреблась в окно озябшая яблоня. Прежде теплый, светлый, душистый дом напоминал разоренную хорем куриную клеть.
Пока Севергин сидел в следственном изоляторе, недобрые люди взломали замки по всей усадьбе, вынесли всю домашнюю справу и начисто смели «красный угол» с иконами; словно отсекли у дома питающую пуповину, а без этой нити напрасен всякий начаток, тщетно всякое человечье шевеленье.
В умывальнике за ночь намерзал лед. Подступили холода, а Егор еще ни разу не протопил избу. Привычная и веселая работа: колка дров, кресенье огня и торжественное поджигание пучка сосновой лучины, казались пустым и ненужным бременем.
Под тоскливую заплачку ветра в трубе Егор наскоро собрался, постоял, прощально оглядывая избу. Взгляд зацепился за пустую зыбку. Алые кони на ее боках и золотые птицы с женскими ликами еще помнили дорогу в его потерянный рай. Егор рывком снял с крюка колыбель и вышел из дома. С Царева луга он в последний раз оглянулся на избу, ветер выбил колючую слезу, и привиделось Егору, что у крепкой хоромины сломана крыша, и больше не держит крыльев его сосновый Сирин.
К Покрову каленые морозы вымостили русло Забыти. Еще вчера над ее стремниной дрожала малая слезинка — узкая обреченная полынья, и над Дарьиным Омутищем висел густой сизый туман, но за ночь лед окреп, схватился злее и теперь постукивал под ногой, как кость, и Егор решил срезать путь по молодому льду. Он уже обогнул незамерзающий зрачок Дарьина Омутища, когда лед под ногой предательски прогнулся, осел и разбежался кривыми трещинами. Поверху хлынула темная вода, но Егор все так же шагал вперед, споря с оскаленной пастью омута.