Звезданутые в саду
Шрифт:
— Красиво получилось! — подытожил результаты своих трудов Лежнев во время очередного перекуса. — Теперь будем укреплять его на тебе, Гаврюш. Я тут пока всё это дело собирал, знаешь, что подумал? Как ты относишься к черепахам?
Гаврюша озадаченно промолчал. Ликсёныш понятия не имел, кто такие черепахи, и как к ним относиться. Лежнев решил, что молчание — знак хорошего отношения к черепахам и принял идею как рабочую. Они с Гаврюшей здорово помотались по системе прежде, чем набралось достаточно материала. А потом Герману, уже одному, довелось здорово потрудиться. Особенно сложно было рассчитать все отверстия так, чтобы модификации, сделанные ещё у маригов, не вошли в противоречие с новыми доработками. Если коротко — чтобы оружие торчало откуда надо, и никакие куски брони не
Результат получился… специфический. Совсем ровно и симметрично сделать не вышло. Лежнев, конечно, старался, но что толку с тех стараний, если работа идёт вот так, в открытом пространстве, почти без инструмента и без измерительных приборов? Да даже просто без возможности сделать чертёж! В общем, когда последний кусок гнутой брони встал на место и Герман отлетел немного в сторону, чтобы оценить результат работы, зрелище ему предстало крайне сомнительное.
— Это, конечно, похоже на черепаху, — озадаченно пробормотал парень. — Только это черепаха работы радикального авангардиста. Ещё и пьяного в дым, определённо!
Гаврюша, между тем, выглядел вполне довольным. Каким-то образом Лежнев научился распознавать его выражения — то ли по морде, не слишком, впрочем, приспособленной для выражения эмоций, то ли каким-то ещё неведомым образом. Чувствовалось, что внутри скорлупы из кусков брони битой техники ликс чувствует себя уютно и защищённо, и что ему хочется во всём этом хорошенько поиграть и повеселиться. Попробовать, как он будет в этом «домике» летать, маневрировать, садиться на планету.
— Хмм, думаешь, пора устраивать лётные испытания? — спросил Герман больше сам себя. — Ну да, а чего тянуть-то? Давай попробуем. Только если всё получится, выходить из сопряжения я после этого уже не буду, лады? Полетим сразу.
Последнее время Германа стали беспокоить частые головные боли, ещё и кровь из носа текла, порой совсем не вовремя, заляпывая забрало скафандра. Собственно, ничего удивительного — Гаврюша не слишком приспособлен для слияния с человеком, внутренние повреждения накапливаются. Нужна медицинская капсула, но чего нет — того нет. Лежнев старался найти что-нибудь, связанное с медициной на кораблях технофанатиков, но тут он был откровенно некомпетентен. Может, и были какие-нибудь технические аналоги капсул, да он их не нашёл. «А скорее всего, ничего и не было, — признал парень, — потому что там и людей-то не было почти. Ни одного трупа, хотя сколько я по ним лазил! Скорее всего, все „бионики“ были на том корабле, которому всё-таки удалось уйти». Да, Лежневу уже под конец работы попался живой искин с одного из линкоров, в котором он даже смог разобраться. Ничего особо полезного он в нём не нашёл, только состав группировки и отчёты по каждому из её кораблей. Все были помечены красным, кроме одного — напротив его номера стояла пометка «ушёл в пункт дислокации». Герман решил, что именно на нём и находились те, кто управлял боем, и когда они поняли, что ловить тут нечего, просто ушли.
— Ладно, чего тянуть, — парень зябко поёжился. — Давай, что ли, попробуем.
Гаврюша с готовностью принял приятеля «на борт». Герман быстро разделся, привычно задержал дыхание, и нырнул в сопряжение, мысленно поморщившись от боли. Каждый раз это давалось всё сложнее. Иногда Лежневу казалось, что он теперь чувствует боль даже будучи в сопряжении. Он успокаивал себя, что эффект чисто психологический, и на самом деле боли никакой нет, но общие ощущения упорно говорили об обратном.
Уже будучи в сопряжении, парень осторожно осмотрелся, подвигался. Тяжесть конструкции почти не чувствовалась и движению не мешала. Потихоньку поплыл вперёд, потом мысленно чертыхнулся. Всё-таки в последнее время мозги работают не очень. То ли от усталости, то ли от одиночества, то ли от частых повреждений тела при слиянии. Как он мог забыть о следилках? Это Гаврюшу в его, так сказать, натуральном виде, датчики киннаров могут проигнорировать, но сейчас у него и размер больше, примерно вдвое, и металл в этой массе преобладает. Ещё и всяких устройств производства технофанатиков полно, работающих. Теперь его могут засечь в любой момент, а значит, лётные испытания придётся отложить.
Пункт назначения Герман продумывал каждую свободную минуту всё время с тех пор, как появилась надежда выбраться, и сейчас был совершенно уверен, куда именно ему нужно. Карта обитаемых областей киннаров у него была, вот только очень уж приблизительная. Он знал, по факту, только ближайшую обитаемую систему — ту самую, в которой дислоцируется флот, который и раздолбал тут всё вдребезги и пополам. Ну и, конечно, уже пройденный путь. Соответственно варианта было всего два. Либо возвращаться к маригам… даже не так. Возвращаться в ту систему, где были мариги, когда они расстались. Только вот их там уже нет. Если не дураки, уже давно прыгнули в аномалию, не дожидаясь отставших. Они, конечно, стремились в содружество, а без Германа и Тианы его найти вряд ли получится, но там, в другой галактике им в любом случае не будет угрожать встреча с технофанатиками или киннарами. Так что для них выбор очевиден. «Так же, как и для меня, — подумал Лежнев. — Тиану в содружестве я точно не найду. И помощь там тоже вряд ли добуду. Да и пытаться бы не стал — слишком далеко и трудно возвращаться. Так что летим на базу флота, Гаврюш, правильно?».
Разгоняться для прыжка начал не сразу. Сначала нужно было выбраться из поля с обломками, которые разлетелись уже достаточно далеко. Будучи в слиянии Герман прекрасно видел их все. Одни представлялись ему довольно вкусным сочетанием питательных веществ, другие были просто крохотными искорками в пространстве. Какие-то из них наверняка являлись следилками киннаров, вот только отличить их от простых обломков ни Гаврюша, ни Герман не могли, поэтому двигаться он старался осторожно и не торопясь. Скучно, муторно, и Гаврюша недоволен — рвётся попробовать полетать в новой «одёжке». Терпение, тем не менее, было вознаграждено.
Очередная искорка, светящаяся как-то непохоже на другие, была у них как раз на пути. Лежнев не обратил бы на неё внимания, но она явно двигалась как-то не так. Сначала не понял, что именно его насторожило, а потом сообразил — если проследить её траекторию, ей неоткуда здесь взяться. Другие обломки, всякие куски металла и механизмов появились в этой области оттуда, откуда прилетел он сам. При желании, если бы он хотел, мог бы с помощью Гаврюши зримо представить себе весь путь до столкновения с предыдущим обломком, или до того момента, как каждая из этих штуковин перестала быть частью чего-то большого. Эта блестящая штуковина летела совсем с другой стороны.
Герман постарался затаиться. Перестал шевелиться, перестал ускоряться — просто позволил себе лететь дальше, как один из тех обломков, среди которых он до сих пор прятался. Так они с Гаврюшей и летели около часа, всё сильнее сближаясь с насторожившей их штуковиной. Наиболее близкая точка была пройдена. Герман для надёжности решил подождать ещё немного, но тут следилка, — а это была уже точно она, он не сомневался, — чуть скорректировала свой полёт. Если бы он не смотрел за ней так тщательно, ни за что бы не заметил. Доля секунды, и вот она уже не расходящимися с ним курсами идёт, а движется вслед за Гаврюшей. Не приближается, но и не удаляется.
«Почувствовала. Точно что-то почувствовала. А может, следит? Или даже отправила сообщение, и следит? Нет, мы бы с Гаврюшей услышали…»
И тут они услышали. Герман почувствовал волну, которая ушла куда-то в ту сторону, куда он и сам летел. Только быстрее. Мгновенно.
Разгоняться Лежнев начал ещё до того, как осознал, что произошло. На полную, изо всех сил, чуть не убил сам себя таким ускорением — Гаврюша-то может набирать скорость намного быстрее, чем выдерживает человеческое тело. Даже в слиянии. Пришлось немного приглушить собственную жажду как можно быстрее убраться от опасного места и разгоняться так, чтобы боль где-то на краю сознания чувствовалась едва-едва. Следилка, что характерно, даже не думала отставать. Скорость держала легко, даже чуть вырвалась вперёд, но держалась на расстоянии. Лежнев чувствовал, что когтем не дотянется. Сбивать из гравитационной пушки — как по воробьям стрелять.