Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа
Шрифт:
С выражением шутливой симпатии на лице Арсен Брэйзиер взглянул на немцев, скользнул глазами в сторону пожилого люксембуржца, который «путешествовал», как сам старик выражался, с десятилетним мальчуганом, по-видимому внуком, – оба шушукались о чем-то в противоположном конце тамбура, показывая друг другу внутренности своих кепок. Взгляд Брэйзиера уперся в белокурую даму в шотландском килте, которая всю дорогу листала английские журналы по собаководству и тоже решила ждать конца поездки в тамбуре. Отвесив ей едва заметный поклон, Брэйзиер погрузился было в задумчивость, но в тот же миг спохватился, заметив, что та
Встречу назначили перед табло прибытия. Но дочь опаздывала.
Арсен Брэйзиер прошелся вдоль выхода на перроны, вернулся обратно, подождал еще несколько минут и, купив в киоске номер «Фигаро», направился к выходу в город. На улице он остановил такси и еще через полчаса вышел из такси перед входом небольшого, средней дороговизны отеля с окнами на улицу Дофин.
Брэйзиер назвал свою фамилию, и моложавый портье тут же выложил на стойку конверт с письменным сообщением: несколько минут назад его передали по телефону.
Записка была от дочери:
Папа, дорогой, здравствуй! И извини, пожалуйста. Я позвонила и узнала, что поезд опаздывает, и на вокзал не поехала, боялась прозевать мероприятие на факультете. Нам влепили на сегодня дополнительное. Не успела дозвониться тебе в это королевство. Приеду в два часа. Дождись меня. Твоя дочь Луиза.
Дай человеку, который записывает под мою диктовку, двадцать франков на чай, я пообещала.
О каком «собрании» может идти речь в сентябре? Занятия у дочери начинались позднее. В Париж же она поехала в конце августа лишь для того, чтобы подыскать себе новое жилье, вдруг отказываясь жить в мансарде, как в прошлом году, предложенной ей родственниками в своем особнячке, который они населяли большим и, как дочь уверяла, буйным семейством. Решению Луизы жить совсем отдельно противостоять было невозможно, да и глупо, хотя для них с женой казалось очевидным, что заниматься поисками квартиры придется им самим. Дополнительные хлопоты. Дополнительные хлопоты, потерянное время. Брэйзиер планировал выкроить на это несколько дней в октябре, к тому времени надеясь окончательно утрясти дела в Люксембурге…
На миг вообразив себе саму сцену – как молодому портье, с достоинством новичка наблюдавшему за ним из-за стойки, пришлось записывать весь этот сумбур, переспрашивая на каждом слове, а ко всему еще и выводить всё собственной рукой, чтобы его вознаградили за старания чаевыми, – Брэйзиер с трудом переборол на лице улыбку.
Мелких купюр при себе не нашлось. И он хотел было отложить чаевые на потом, но всё же вынул из кармана купюру в сто франков и протянул ее портье. Еще никогда, с тех пор как останавливался в этом отеле, он не расщедривался на такие чаевые.
– Что вы… Не нужно, – по-дилетантски смутился тот.
– Уговор дороже денег, – сказал Брэйзиер и, довольный своей шуткой, воткнул купюру под дно стоявшей на стойке вазы с цветами.
В номере Брэйзиер просмотрел газету, во второй раз за утро побрился, распахнул окна. Со дна уличного проезда в комнату ворвался городской шум. В мерный гул города он вслушивался с некоторой растерянностью, что-то взвешивая про себя. И вдруг он понял, что вся его былая убежденность в том, что шум города, суета ему ненавистны, была ложной, надуманной.
Он чувствовал себя вполне городским человеком. И одна мысль о том, что он находится в центре одного из красивейших городов мира, один среди несметного количества незнакомых людей, окруженный чужими заботами и неисчислимым количеством чужих жизней, одна неожиданнее другой, вдруг приводила его в какое-то радостное волнение. Тут же, однако, осознав, что так с ним случается каждый раз – каждый раз в дороге его осеняют странноватые идеи, – Брэйзиер закрыл окна на балкон, заказал в номер чай, омлет с беконом, бутерброды. Он попросил накрыть столик на двоих. И пока суд да дело, сел за свой рабочий органайзер.
После нескольких телефонных звонков он спустился в холл, чтобы отправить факс в Люксембург. Отчего сразу же не поблагодарить за оказанный ему прием? А когда он вернулся в номер и горничная едва успела вкатить в номер тележку с завтраком, раздался быстрый стук в дверь.
– Открыто!
В номер влетела дочь:
– Папа! Ты получил мое послание?
С сияющим видом Брэйзиер поднялся:
– Наконец-то… Ну наконец-то! – Поймав дочь за голые плечи, он разглядывал ее в упор с таким видом, словно хотел убедиться, что не вышло опять какой-нибудь ошибки.
Луиза была в летнем платье с открытым верхом, улыбающаяся, свежая, опять повзрослевшая.
– У тебя одеколон какой-то женский… Как у моего соседа! – заметила дочь и, приложив ладонь ко рту, тихо засмеялась. – Только он – полная твоя противоположность… С косой ходит.
– С косой? Твой сосед? – Отец не понял, что дочь имеет в виду, но утвердительно кивал, довольный всем на свете. – Кстати, нашего изготовления… одеколон.., – добавил Брэйзиер. – Тебе что, не нравится?
– Твой собственный?
– Мы запустили пробный, в синем флаконе, разве не помнишь? Садись же, ну что ты топчешься… Я перекусить заказал. Ты не обедала, надеюсь?
– Как там, в Люксембурге? Всё утряс?
– Утряс.
Брэйзиер-младшая подошла к тележке с завтраком, сняла с тарелок белую салфетку, проверила начинку одного из бутербродов, приготовленных треугольниками, на английский манер, и, поморщившись, отложила его на тарелку:
– Я слышала, жулье со всей Европы ездит в Люксембург деньги прятать в банках… и что у них даже принц чем-то торгует, сувенирами или минеральной водой.
– Наверное так и есть.., – ответил отец, улыбаясь. – Луиза, пока вспомнил… Ты маме насчет будущих выходных звонила? Мы ведь тебя ждем. Ты помнишь, надеюсь, что твой брат…
– Нет, папа. Ну никак.
– То есть как – никак?.. Ты не приедешь?!
– Я же тебе объясняла…
Отец казался всерьез расстроенным. Но даже такая неприятность не могла омрачить радость, которую он испытывал, видя дочь цветущей, в очередной раз повзрослевшей, – это поражало его каждый раз, когда он не видел ее некоторое время. Удивляло Брэйзиера и то, что с возрастом дочь становилась всё больше похожей на мать.