Звездная месть
Шрифт:
Гниль! Весь этот лес гнилой. Поганый лес!
Иван нахлебался вонючей жижи. Но вынырнул, вцепился в ствол. Пополз по нему к берегу. Ствол под пальцами обращался в труху, в мокрое бурое месиво. Но Иван полз – по миллиметру, по сантиметру.
На берег он выбрался совершенно обессиленным. Лучемёт и меч были при нем. А усталость дело преходящее.
Иван упал лицом в ковер из пожухлой мягкой хвои. И снова его сморил сон.
Снова он лежал в высокой траве. Глядел в высокое небо. И вел неторопливую беседу. Он не видел собеседника.
Но знал, с кем говорит. А в небе плыло странное облако.
Было оно ослепительно белым и вместе с тем мягким, добрым, не отталкивающим своей белизной, а напротив, влекущим. И когда оно плыло от края, с востока было оно бесформенным
Но по мере хода своего часть облака все больше и больше становилась похожей на старинные космолёты промежуточного класса. И когда облако застыло прямо над Иваном, он видел уже, что это и есть космолёт – один к одному, до мельчайших деталей. Но и не удивлялся, будто и ожидал, что облако это окажется не простым облаком, а чём-то неведомым, несущим для него нечто важное – и снова он видел две фигуры, две белые фигурки в белых скафандрах с белыми шарообразными шлемами. Что-то удерживало эти фигурки у поручней, не давало им оторваться от них, хотя Иван ясно видел, что люди в белых скафандрах рвались куда-то, тела их выгибались, головы в шлемах то клонились к груди, то откидывались назад.
Это длилось бесконечно долго, это было пыткой не только для белых людей, но и в первую очередь для Ивана. Он мучился вдвойне, испытывая и боль физическую, адскую, и боль душевную, и боль от неопределенности, от зыбкости. А голос, знакомый голос батюшки, давнего друга-собеседника, давил в уши: «Ведь это они! Ты разве не узнаешь их! Ты же сам мне всё рассказывал, ну всмотрись, вспомни! Это они! Такое нельзя забыть. Я верну тебе память!!!» Иван не понимал его, он вообще ничего не понимал. Почему эти видения преследуют его? Откуда они, после чего? После Гадры? Или планеты У? Где он был в последний раз, где?!
Кроваво-красная вспышка изуродовала ослепительно-белый мир. Будто в дьявольском пламени горело облако-корабль, горели белые, прикованные к поручням люди, горело всё. Облако разрывали на части чьи-то огромные лапы – восьмипалые, когтистые. Их было много, они были невероятно уродливые, непостижимо беспощадные. Иван их знал. Он их видел, хорошо видел где-то. Но где?! Голос орал в уши, в мозг, в самую сердцевину мозга: «Они убили их!»
«Ты сам всё видел! Они убили и многих до них – тысячи, миллионы, миллиарды смертей! Они убьют всех нас, от них нет спасения! Ты же всё помнишь, всё!
Ну, Иван, очнись! Они не смогли уничтожить нас всех за тысячелетия, но теперь они придут, чтобы дать нам последний смертный бой! Вспомни! Вспомни всё с самого начала!» Казалось, кровь сочится из горящего облака и падает на землю, в траву, Ивану в лицо.
Кровь и огонь. Но он не отворачивался. Он лежал и смотрел в страшную высь. В своё прошлое. И не только в своё.
Трехглазые отвратительно-жуткие морды смотрели сверху вниз, из бездонной черноты неба в его лицо. Был в них ужас. Нечеловеческий ужас. А огонь бушевал. Не стихал.
И голос становился всё громче. Теперь Иван не мог понять, чей это голос – то ли батюшка осип, сорвался, то ли это уже не он кричит. Но слова били остриями: «Ты всё помнишь! Это твои мать и отец! Они их распяли. Они их убили. Это была чудовищная смерть!» Иван и сам обретал голос, он вдруг прорвался, выбился из его горла: «Нет! Это всё неправда! У меня никогда не было ни отца, ни матери!
Меня нашли в капсуле-боте, в Космосе! Всё это неправда!», «Они убили их! Ты чудом спасся. Ты сам всё знаешь. Всё это хранится в твоей памяти. Ты знаешь даже больше, гораздо больше!», «Не верю! Не верю!» – голова у Ивана разрывалась. Он чувствовал, как некая сила, заключенная в его мозгу препятствует его стараниям всё вспомнить, осмыслить. И сила эта была невероятной.
С ней нельзя было тягаться. Она подминала под себя, растворяла, не оставляла надежд. И всё же он не сдавался.
Жуткие лапы и морды разом исчезли. Вместе с кровавым пожарищем. Но часть облака всё же вынырнула из алого марева. И Иван отчетливо увидел два лица на нем: мужское и женское. Лица эти были ему знакомы. Но они будили что-то в сердце, в душе. Эти глаза, губы… эта слезинка, выкатившаяся из женского глаза, оставившая след на щеке. Неужели это так?! Нет! Иван видел, как шевелились губы у мужчины, будто тот силился что-то сказать ему, но не мог, слова не долетали из безмерных далей. Он уже готов был поверить. Он уже поверил. И тогда он услышал мягкий и добрый женский голос, разом проникший в его уши, прозвучавший с болью, непонятной ему болью: «Он не придёт в этот мир мстителем… он вернётся сюда, он всё узнает, но он не будет мстить… иначе я прокляну его – живой или мертвой прокляну!» И лица исчезли. Вместо них в белизне высветилось лицо самого Ивана. Он никогда не видел себя таким – смертельно усталым, исхудавшим до невозможности, почти чёрным, с обветренными растрескавшимися губами и какой-то железной цепью на шее. Страшное лицо. Увидеть себя таким и не зажмуриться, не отвести взгляда сможет не каждый. Иван не отрывал глаз. Небо приковывало его.
Когда он был таким – после Сельмы? Двойного Ургона?!
Нет! Может, он только ещё будет таким?! И вдруг снова в мозгу само собою появилось странное слово «Хархан».
Появилось и исчезло. Лицо в небе стремительно менялось, оно молодело на глазах. Иван не мог ничего понять, но он видел себя помолодевшим на десять лет, двадцать, вот на него уже глядел подросток, мальчишка, малец.
нет, не может быть, разве это он – лицо младенца… и чернота, мрак Космоса, – редкие звёзды. И вот тогда он кое-что увидел. И понял. Он вдруг сам оказался там, в безвоздушной черноте. И горело, билось отсветами по броне корабля пламя, корчились в лютом изнеможении две фигуры на поручнях, висела во мраке серебристо-чёрная громадина. И висел в черноте он сам. Нет, не висел, его держала страшная восьмипалая лапа, та самая. И смотрели на него три нечеловеческих ужасных глаза, смотрели, как не может смотреть ни одно из земных существ, смотрели, пронизывая и обжигая холодным огнём внелюдской ненависти и чего-то ещё более жуткого, недоступного. Эта глаза прожгли Ивана насквозь и вернули ему память. Земля. Мнемограммы. Он всё это видел. Во время мнемоскопии и потом, – позже. Так всё и было. Он помнил даже расположение этих чужих крохотных звёзд на чужом небе. Хархан? Он был там!
Он ещё не всё припоминает. Но он был там! Он вспомнит. Эти изверги отняли у него память. Он не простит им этого. Они пожалеют об этом! Они отняли у него всё и заставили работать на себя. Так было уже. Он многое вспоминал.
Сейчас память лавиной обрушивалась на него: у его народа уже отнимали память, заставляли молиться чужим богам, строить чужие храмы и гибнуть, гибнуть, гибнуть при этом «строительстве». Никакое зло не бывает вечным!
Никакое!
Иван очнулся со зверской головной болью, будто ему на мозг лили расплавленное олово, вбивали в голову шипы. Блокада! Проклятая блокада памяти! Ничего не дается даром. Каждый клок отвоеванной памяти, отвоеванного собственного «я» будет даваться болью, кровью, огромным напряжением. Он знал это. Но он не боялся ни боли, ни напряжения. Он пробьет блокаду! Он уничтожит программу. Он никогда не будет беспамятным человеком-зомби, не бывать этому! Дайте срок, дайте только срок!
Он приподнялся, отряхнул с себя прилипшую хвою, поправил меч у пояса.
И поплелся через лес.
Поганый лес. Иного он звания и не заслуживал. Болота и волчьи ямы.
Гнилой ельник и осинник вперемежку. Небывалые, совсем не земные заросли огромных водянистых поганок, распространяющих вокруг себя удушливо прелый запах. Гигантские фиолетовые мухоморы и тоненькие розовенькие лианы, опутывающие стволы и ветви деревьев и совсем не вяжущиеся с бурым гнилым лапником и чахлой листвой, липкая медузообразная паутина в палец толщиной, чёрные норы на каждом шагу – всё это лишь укрепляло Ивана в мысли: Поганый лес! Тот самый, первый лес, заколдованный, был не в пример лучше. Стоило ли выбираться оттуда? Дважды Ивану перебегали дорогу странные зверьки, напоминавшие больших откормленных крыс на длинных птичьих ножках. Крысы были бесхвостыми, зато рогатыми и писклявыми. Завидев Ивана, они начинали дико пищать, то ли его пугая, то ли сами пугаясь, то ли предупреждая сородичей и прочих обитателей Поганого леса.