Звездная вахта (сборник)
Шрифт:
Она замахала на меня руками:
– Нет и нет! Я изучила обряды их основных конфессий. Там и в помине нет ничего подобного.
– Тогда как понимать их похоронное веселье и нежелание говорить о бобугаби? Мы выяснили, что туземцы радуются, хороня тех, у кого нет бобугаби, или, может быть, тех, кто сам не бобугаби. Убежден, что таковых значительно меньше ста процентов… Погоди-ка! А ведь грубую прикидку мы сделать можем. Дэн! Какова продолжительность жизни аборигенов?
– Около двухсот местных лет, – отозвался Дэн. – Еще сто лет назад было гораздо меньше, а столетием спустя будет несколько
– Как?
– Блокируют какие-то гены в каких-то хромосомах. В каких – на Земле разберутся. Может быть. Лет через десять после нашего возвращения. В хромосомном наборе кулюгулян черт ногу сломит.
– Ладно, – сказал я. – Значит, грубо говоря, двести земных лет. В переводе на земное время выйдет… э-э… примерно двести сорок пять лет жизни. Впрочем, лучше привяжемся к местному времени. Выходит, что продолжительность жизни среднего кулюгулянина составляет примерно восемьдесят две тысячи местных суток. Так?
Дэн закатил глаза, подсчитал в уме и признал правильность моей арифметики.
– Отлично. А какова численность населения в… – Я затруднился произнести название города, где находилась наша резиденция, – язык человеческий на это не способен. Но Дэн понял.
– Три миллиона.
– Мы можем считать, что за время нашего пребывания на Кулюгулю количество жителей этого города изменилось не слишком сильно?
Дэн опять изобразил процесс мышления.
– Ну… туристы могли понаехать. Всякому любопытно поглазеть на инопланетян. Живой аттракцион.
– По-моему, у кулюгулян не развито праздное любопытство, да и власти наверняка ограничили въезд. Лично мне город не показался перенаселенным… Ладно! Примем, что жителей – четыре миллиона. А сколько в городе кладбищ?
– Откуда мне знать? – буркнул Дэн. – Я что, член муниципалитета? Прикинь площадь города, количество этих домов-грибов…
– План города есть в документации, – напомнила Барби.
Я хлопнул себя по лбу и зарылся в терабайты нашей информации о Кулюгулю. Нет ничего проще, чем найти нужное, когда данные любовно организованы в базу, и какое же это мучение, когда баз несколько и каждая слеплена на скорую руку! Прошло не менее получаса, прежде чем мне удалось с помощью Сократа найти искомое.
– Кладбищ – пять, – объявил я. – Разной площади. Имеем мы право предположить, что частота захоронений соответствует площади кладбища?
– Я имею право предположить, что тебе делать нечего, – огрызнулся Дэн. – На Земле и без нас разберутся с бобугаби.
– Не хочешь помочь – не мешай. – Задача увлекла меня, несмотря на ее простоту. Такое бывает со всеми, и я не исключение. Конструктор сложнейших механизмов может прийти в восторг от детского велосипеда. Декоратор цветов ни с того ни с сего начинает восхищаться одним-единственным лепестком, к полному недоумению окружающих. Ценитель живописи иной раз способен пройти мимо Караваджо, чтобы замереть в восторге перед примитивом, намалеванным на драной фанерке. Ну а я с удовольствием вычислял ППП – плотность потока покойников. У каждого свои странности.
Четыре миллиона я разделил на восемьдесят две тысячи и пришел к выводу, что в городе ежедневно отправлялась в лучший мир без малого сотня кулюгулян. Затем прикинул долю кладбища, на дороге к которому нас поселили. Оно было довольно крупным. К нему вели две дороги, и мне опять пришлось предположить, что ППП на обеих дорогах одинаков. В конце концов у меня вышло: мы из своей резиденции должны были наблюдать не менее пятнадцати похоронных процессий ежедневно. А сколько наблюдали реально?
– Ну… трудно сказать, – промычал Дэн, ознакомленный мною с результатами расчета. – Три или четыре, наверное. Вряд ли больше.
– То-то же! Максимум четверть своих покойничков кулюгуляне катят на кладбище, радуясь при этом. А где остальные три четверти? Их складируют? Замораживают до лучших времен? Пускают в переработку?
– Ты упустил наиболее очевидное объяснение, – заявил Дэн. – Во время нашей жизни в резиденции кулюгуляне как вежливые хозяева, вероятно, предпочитали пользоваться другой дорогой.
– Это еще зачем?
– Чтобы не нарушать приватность.
Тут в разговор встряла Барби и заявила, что Дэн несет чушь и что кулюгулянские понятия приватности распространяются лишь на жилища. А поскольку наша резиденция была отделена от улицы не только стенами грибообразного дома, но и обнесенным оградой садом, туземцы не нарушили бы приличий даже в том случае, если бы наняли духовой оркестр, чтобы он играл нам по ночам и не давал спать. Конечно, если бы музыканты при этом остались на улице.
Дэн начал спорить, но мы с Варварой не оставили камня на камне от его возражений. В конце концов он загрустил и сказал, что хочет поспать лет этак сто. До Земли. Мы все этого хотели. Мы попросту устали, и наши головы отказывались служить. Что там бобугаби! Мы подолгу и не всегда успешно решали самые элементарные текущие задачи. Забывали, куда минуту назад положили какую-нибудь вещь, принимались раздраженно искать ее и портили друг другу нервы. Срывались. Капризничали. Мы еще и надоели друг другу. Часто я придумывал себе работу в самых дальних отсеках корабля, чтобы только побыть в одиночестве, не видя ничьих физиономий. Время тянулось нестерпимо медленно. Оно казалось вещественным и вязким, как прилипшая к зубам ириска.
А впрочем, у всех отрезков времени есть одно ценное свойство: рано или поздно они все-таки кончаются. И настал наконец день, когда мы присоединились к мнению Сократа: «Осенний цветок» лег на правильный курс и достигнет Солнечной системы, если только с ним что-нибудь не случится в пути. Галактика не столь уж пустынна, а для фотонного прямоточника опасно все, что превышает размером микроскопическую пылинку. Мы еще не умеем проламывать пространство, и кулюгуляне не умеют. Возможно, когда-нибудь научимся, но когда? Доживем ли?
Хотя почему бы и нет? Нас встретят потомки. Мы будем живыми ископаемыми, но по крайней мере молодыми ископаемыми. Никто из нас троих еще не стар, а если на Земле за это время научились втрое продлять срок жизни, как научились на Кулюгулю, так еще поживем! Еще многое увидим. Если, конечно, долетим.
Анабиоз – это репетиция смерти. Если бы мы не так сильно стремились поскорее залечь в анабиозные камеры, то наверняка испытывали бы страх. Легко ли уснуть, зная, что можешь не проснуться?