Звездные гусары
Шрифт:
Я как-то не выдержал и уж нарочно ему показался.
“Все гуляешь? – говорю. – И как, не скучно? А то давай на охоту махнем! Князек Азлай зовет. Дзыги будет – море. Отчего не пойти?”
“Можно и пойти”, – отвечает.
“Э, батенька, не ощущаю в тебе желания. Последнее дело – идти на охоту без охоты. А то на базу скатаемся. Там развеяться можно. Мне к интенданту надо. А ты при мне как будто…”
Тут Бельский вскочил, за руку меня ухватил, а у самого чуть не слезы из глаз.
“Кондратий Павлович, душа моя, возьмите на базу! С удовольствием с вами отправлюсь
Смотрю – преобразился Сашенька, как по волшебству. Разрумянился, дышать чаще стал. Вернулись в крепость вдвоем. Он вприпрыжку бежал, а прежде еле волочился, нога за ногу. Смеялся как ребенок. Шутки стал шутить, да такие – животики надорвешь. Я одну хотел сейчас к случаю припомнить, да вышло из головы. Я после ее расскажу.
Прилетаем на базу. Интендант тогдашний, меж нами говоря, являл собою скотину преестественную. Дела делать с ним было сущей каторгой. Он и взятку вечно желал получить, и вместе с тем боялся хоть бы намекнуть о своем желании. Собственных мыслей пугался до обмороков. Простейшую штуку затянул до невообразимости. Ну, мне не к спеху. Пока суд да дело, смотрю я за Сашенькой во все глаза.
А на базе общество – не в пример гарнизонному. Есть и вроде вас, а найдутся и погуще сливки. Бельский там оказался свой и повстречал, между прочим, своего давнего приятеля, князя Зарницына. Они еще в Петербурге знались. Зарницын этот ожидал со дня на день отправки на Варуссу, в действующую часть. И как бы между прочим принимал на базе свою престарелую тетушку, которая за какой-то надобностью там отдыхала и лечилась. Будто на Земле уже и не лечат! В будущем году напишут в журнале, что теперь принято на другой стороне Галактики нервы успокаивать, и рестораторы на нашей базе все вылетят в трубу.
А с тетушкой находилась некая дальняя родственница на правах воспитанницы. Звали эту барышню… вообразите, забыл.
Зарницын, как водится, представил нас, да тут вышла неловкость. Барышня, едва Сашеньку завидела, пролепетала нечто неудобопонятное и под первым же предлогом скрылась. Бельский же впал в нервное веселье.
“Будто, друг мой, тебя лихорадит?” – спросил Зарницын.
“Это после перелета”, – отвечал Бельский.
И соврал. Мы уж третий день на базе пребывали. На третий день никого не трясет.
А я, конечно, смекнул – Сашенька-то с барышней давно знаком. Не она ли причиною его странностей?
За барышней я, кстати, и сам после понаблюдал. Не нарочно, а случай вышел. Тоже – загадочная натура оказалась. В ее возрасте девушкам полагается кокетничать с противоположным полом, и не от дурных мыслей, заметьте, а единственно из природного стремления обзавестись супругом и исполнить Божью волю. Эта же мадемуазель слишком уж холодно себя держала. Должно быть, дала слово верности кому-то, за кого выйти нет возможности.
Вечером я прямо спросил у Бельского:
“Ждать ли истории? Не случится ли чего нехорошего? Если ты, брат, задумал девицу смутить или, что много хуже, – увезти ее, к примеру, на Варуссу, то покайся сразу. Я тебя от греха на гауптвахту припрячу, потому как историй тебе совсем
Не отвечает Сашенька, только прядку со лба на палец наматывает.
“Истинно тебе говорю, – продолжаю я, – не выйдет ничего путного. Что, тетка вам препятствует к счастию? Разве не угадал?”
Бельский в ответ плечами жмет.
“Если ваше чувство истинно, то время ему не страшно, – продолжаю я его наставлять. – Подождите, пока старуха не преставится. Чай, не долго ей осталось…”
Говорю, а сам про себя думаю: “Иные старухи по два поколения юношей переживают. Чем вредоноснее бабуля, тем с меньшею охотой прибирает ее Господь”.
Сашенька словно мысли мои подслушал.
“Э, Кондратий Павлович, тетенька в добром здоровье и полна сил. Да помимо нее есть еще препятствие”.
“Неужто соперник?”
“Соперника я бы за окошко выбросил, ежели б только в нем было затруднение”.
“А что тогда?”
“Да не любит она меня, Кондратий Павлович!”
“Совсем ничего не понимаю, – говорю я. – Что же тогда обозначают ее взгляды, бледность и прочее? Все это еще на моей памяти служило вернейшими признаками сердечного смущения и влюбленности. Разве жизнь так переменилась?”
“Полноте, прекраснейший из штабс-капитанов! На что это похоже? Сидим в скверном нумере, пьем всякую дрянь и языками чешем, точно старые бабы. Да еще и о девушке рассуждаем! Нам ли, пугалам гарнизонным, соваться в этот малинник? – весьма бледно улыбнулся Сашенька. – Ничего я не замыслил, похищать буду только горничных, и то не навсегда, а на пару часов только, в чем могу поклясться на табельном лучемете”.
Голос его звучал весело, но губы и в улыбке дрожали. Я как приметил это, так даже обижаться на Бельского раздумал, хотя своей отповедью он меня задел. В самом деле, нашел кого учить приличиям! Это все петербургский форс. Его, может статься, и считают бонтонным, но не перед старшим же офицером, не перед боевым товарищем!
Здесь Пахаренков несколько вошел в чувство, подержался за грудь крепкими пальцами, выпил водки и только уж после немного остыл.
– Да-с! – добавил он уже спокойнее. – Знаем, что на Невском проспекте так принято! Даже друзья, и те у вас в Питере запросто обходятся без сердечности.
– Почему же? – немного обиделся я.
– Да видел я собственными глазами, как сухо общались Бельский с князем Зарницыным. Вежливость такая, что едва оба коркой льда не покрылись. Казалось бы, старые приятели – ну так погуляй, выпей, покуролесь на здоровье. Отчего не вспомнить вместе славные денечки? Так нет же! Скажут друг дружке два слова при встрече и поскорее разбегаются, как тараканы.
Вот я, к примеру, если старого знакомца повстречаю, так дым коромыслом. Дзыга, водка, мясо жареное, а нет мяса, так и каша сойдет! Это, может, и дико, зато по-нашему. Мы все равно азиаты, не хуже этих дикарей варучан. Так что рядиться в европейцев? Глупо. Широкую натуру в узкий сюртук не втиснешь.