Звездные войны товарища Сталина. Орбита «сталинских соколов»
Шрифт:
И щелчком отправил его вниз.
Вот, в общем-то, всё и закончилось…
То, что он собирался сделать, не было трудным. От него требовалось лишь подняться, сделать шаг вперёд и хорошенько оттолкнуться ногами. Дальше все за него сделает природа. Но сейчас не хотелось не только вставать, не хотелось даже просто шевелиться. Хороший табак как-то примирил его с миром. Вместо горькой злобы в душе воцарилось тихое умиротворение. Секунд десять он сидел, вдыхая-выдыхая прозрачный воздух.
Да. Именно с таким настроением и стоит покидать этот
Джошуа поднялся, но шага в пропасть не сделал. Любопытство остановило его.
Столб возник как-то сразу. Он упирался в землю с ощутимым наклоном, словно Господь Бог, пролетая где-то рядом с Нью-Йорком, спустил с неба свой посох, чтоб хорошенько взбаламутить жизнь на материке. Джошуа сперва не понял, что затеял Господь, но Божий Посох уперся в землю и поспешил к нему, оставляя за собой жидковатый дымок, словно пыхтел где-то там по земле маломощный паровозик. Так продолжалось до тех пор, пока Посох не пробежал по Бруклину и не коснулся реки.
Вода вскипела, с грохотом орудийного салюта превратившись в пар. В секунду Посох наискось пересек Ист-Ривер, коснулся моста, и, словно гнилые нитки под ножом, стальные тросы, державшие на себе многотонную махину, лопнули. Несостоявшийся самоубийца не услышал этого за ревом кипящей воды, но увидел, как половинки моста кренятся и рушатся в воду, пропадая в вале горячего пара, поднявшегося даже до верхушки пилона.
Из горячего тумана, словно щупальце неведомого морского гада, выхлестнул оборванный трос и чуть не снес ему голову. Только что готовый умереть Джошуа смотрел на все это без страха.
Мелькнула мысль, что и затеяно-то все это было исключительно для того, чтобы остановить его, не дать совершить непоправимое. Негр упал на колени, уже не думая, что сорвется. Бог повелел ему жить!
– Прости, Господи! На все воля твоя!
И он узрел ЕГО волю!
Ветер словно ладонями раздвинул горящее марево, и безработный увидел, как Посох уперся…
Не уперся! Не уперся, а легко, словно бумагу проткнул башни ненавистного Манхэттена и унесся дальше, оставив за собой косо срезанные башни небоскребов и дымы начинающихся пожаров…
СССР. Москва
Июнь 1930 года
…Ягода косился на Артузова, но молчал. Конечно, у каждого имелись свои секреты, но раз Менжинский после коллегии пригласил остаться обоих, то, верно, в этом есть смысл. Однако любопытство все же покусывало Генриха Григорьевича.
– Начнем с вас, товарищ Ягода. Как успехи, Генрих Григорьевич?
– Определенные есть, Вячеслав Рудольфович. Нам удалось идентифицировать профессора. Теперь мы знаем, кого ищем.
Менжинский поднял брови.
– И кого же?
– Это профессор Московского университета Владимир Валентинович Кравченко. Изобретатель. Столбовой дворянин.
– Это всё? Медленно работаете… Место их базы установили?
– Побережье Болгарского царства. Район Бургаса. Но сейчас можно точно сказать, что там никого нет. Все, кто нас интересуют, находятся
Менжинский постучал пальцами по столу.
– Не кажется ли вам, Генрих Григорьевич, что мы несколько потеряли в темпе?
– Нет, Вячеслав Рудольфович. Операция по захвату станции подготовлена. Будет команда – начнем хоть сегодня.
– Есть команда.
Ягода поднялся и, уже уходя, поймал фразу, адресованную Артузову.
– А вы беритесь за британцев всерьёз. Запускайте операцию «Тарантелла».
СССР. Малаховка
Июнь 1930 года
…Летние ночи коротки, но и за них можно многое сделать.
– Станция?
Сколько раз это слово за последние три дня влетало в эбонитовый кружок микрофона, никто не сказал бы. Некогда было считать. Дела такие заварились, что только дурак стал бы тратить на это время.
– На подходе, – ответили с вышки. – Двадцать секунд…
Эта фраза тоже бессчетное число раз уходила в мембрану телефона и пропадала там.
– Приготовились.
– Станция на горизонте! Пошел отсчет!
Суета пронеслась по лабораторному бараку и сгинула. Сквозняк, раскачивающий подвешенную на шнуре слабенькую лампочку, тоже, казалось, замер.
– Подключение!
За стеной взвыл мотор. Лампочка под потолком вспыхнула, но уже через мгновение притухла. Затрещали перебрасываемые в рабочее положение рубильники, электрические разряды пронзили воздух, насыщая его озоном и запахом обгорелой меди.
– Частота! Модуляция!
Вой мотора стихает. Невнятные восклицания. Лампочка разгорается ярче, свет режет глаза.
– Повтор!
– Станция уходит!
Уверенности уже нет, но остаётся надежда.
– Повтор! Еще сеанс!
Снова воет двигатель… Визг его становится невыносим, и кто-то из лаборантов, не выдержав звука, бьет себя по ушам и кричит.
– Отключить!
Вой стихает. Не сразу, а перейдя из визга в басовый ключ, оканчивающийся сытым животным урчанием.
Осунувшиеся лица, угрюмые взгляды.
Никто ничего не спрашивает. И так все ясно.
Владимир Иванович выбрался под серое предрассветное небо, подставив лицо каплям. Небо плакало грибным дождём. Неудача! Опять неудача… За спиной заскрипели ступеньки. Он не стал оборачиваться. Чиркнула спичка, запахло дымом от хорошего табака, и знакомый голос спросил:
– Чем вы это объясните, товарищ Бекаури? Почему станция вас не слушается?
Изобретатель почувствовал внутри себя унизительное желание оправдаться, разъяснить, но сдержался. При строительстве станции предусмотрительно установили и дублирующую систему управления. Как раз на такой случай, что в случае чего можно было бы перехватить управление. На Земле при испытаниях системы все получалось как надо – управление перехватывалось «на раз», но сейчас ничего не получалось. Почему? Ответа на этот вопрос не знал никто.