Звездные знаки

И в этом пространстве он встретил женщину великой красоты, Уму, дочь Химавата, и спросил ее: «Кто этот дух?» («Кена упанишада» IV, 12) Химават, или Хималая, зовется хозяин величайшей горной страны. Так же называют древние веды и упанишады Гималайские горы — прекраснейшую из корон, возложенных природой на чело Земли.

Невероятны трагические переливы заката в горной стране Химавата. Словно длится и длится кровавая битва богов и асуров. Словно сами горные пики ставят нескончаемый грандиозный спектакль из «Махабхараты». Послушаем же, что шепчет нам бессмертная эпическая поэма.

Грозный Рудра, подобный языку испепеляющего пламени, взметнулся к небу, выйдя из чела миросоздателя Брахмы. Порожденный гневом величайшего из небожителей,

в ком заключены все боги и все имена богов, одинокий, свирепый и мрачный, он избрал путь отшельника и устроил себе жилище в царстве вечной зимы. Похожий на дикого охотника, скитался он по горным ущельям, с черным луком в руках блуждал по кедровым лесам. Закутавшись в лохматую ячью шкуру, жег костры среди ледяной пустыни, и лик его принял багровый оттенок огня. Хищные звери, ласкаясь, ползли перед ним на брюхе и целовали его следы, ибо дана была ему великая власть над всеми животными. Пашупати — владыка зверей звали Рудру.

Но не только над миром бессловесных существ простиралась могучая рука Гневного. Вездесущий, он оставлял горные долины, ослепительные снега и летел на крыльях траура над миром. Его огненные стрелы не знали промаха, болезни и мор невидимым дождем опадали на села и города. Но в сердце его всегда теплилось сострадание. Внимая мольбам о пощаде, он не только казнил, но и миловал; посылая болезни, сам же давал исцеление от них. Поэтому люди все чаще стали называть его Шивой, что значит Милостивый. Долгое время он был безраздельным хозяином Гималаев. Боги Индии и по сей день живут в обители вечной зимы. С ледяных сверкающих пиков следят они за неподвластным даже божеской воле бесконечным вращением колеса причин и следствий.

Порой кажется, что сама вечность потерянно бродит по замкнутому кругу в этих горных дуарах, где окоем сокрыт зубчатым снеговым ожерельем.

Спит занесенное песками время фараонов, календарные стелы толтеков и майя поглотила зеленая тьма сельвы и только маятник Гималаев все еще отстукивает секунды и века полузабытых, почти легендарных эр.

В незапамятные времена родилась здесь великая цивилизация, о которой мы знаем куда меньше, чем о греческих полисах или династиях Саиса. А ведь она существует бок о бок с нами. Здесь и сегодня еще молятся небу, хотя реактивные лайнеры прочерчивают в нем белые инверсионные полосы, приносят жертвы Луне, ставшей частью нашего мира.

От Джомолунгмы до Аннапурны, от Кариолунги до Лхоце и Канченджанги слышится серебристый перезвон колокольчиков, костяной рокот барабанов, изготовленных из черепных крышек самых благочестивых людей. На горных лихих перевалах, где за поясом многоцветных рододендронов начинается блистательное колдовство вечной зимы, высятся каменные пирамиды, куда каждый новый путник добавляет еще одну круглую гальку или плоскую прослюденную плитку, взятую у подножия пощадившей его горы.

Ослепленный снегами, обожженный беспощадным солнцем, он восходит на перевал, носящий имя грозного бога Хэваджры, где над каменным холмом — обо полощутся по ветру пять разноцветных флагов, олицетворяющих стихии Вселенной. Падает камень в гремящую кучу, и, сложив ладони, путник бормочет тибетское заклинание: «Лхачжа-ло!» — «Дай мне сто лет!»

Могли ли темные горцы, вся жизнь которых зависит от капризов могучих стихий, не обожествить свои величавые горы? Прислушиваясь в ночи к ужасающему реву и скрежету ползущего льда, они населили их страшными демонами. Окруженные ложными солнцами, чьи преломленные лучи ткут чудесную иллюзию, они внимали поучениям отшельников об изначальной пустоте и щемящей иллюзорности мира. В радуге, замкнутой в правильный круг, мнился им нимб, увенчавший лик будды Амитабхи — владыки Западного рая. Всюду были тайные знаки. Волшебные заклинания высечены у горных проходов, вода и ветер без устали вращают цилиндры, наполненные молитвенными свитками. Каждый оборот уносит в беспредельную высь миллионы чудодейственных мани. А небо в ответ шлет свои веления: дожди при шести ложных солнцах, ночные огни, что тлеют в сухом разреженном воздухе на золотых навершиях монастырей, трагическое многоцветье прекрасного, жуткого, необыкновенного неба.

На каждом шагу здесь встречаешь чортэнь — сооружение, олицетворяющее индо-буддийский космос с его землей и небом, пустотой и вечным огнем Вселенной, солнцем, луной и странами света. По символическим знакам и форме колокола можно узнать, какой ступени «восьмеричного пути» к совершенству посвящено это причудливое строение, так удивительно гармонирующее с дикой прелестью первозданной природы.

Гималаи — все еще изолированная область планеты. То, что горские племена, говорящие на языке тибето-бирманской группы, именуют словом лэм — дорога или даже чжя-лэм — большая дорога, зачастую обернется узенькой тропкой, петляющей по дну пропасти, вдоль стремительного потока, который редко удается перейти вброд. Мостов почти нет. Лишь изредка можно увидеть два-три бамбуковых ствола, переброшенных

над ревущим, белым от бешеной пены омутом. А «подвесные» мосты сплетены из лиан. Они качаются над обрывом, как матросская люлька в семибалльный шторм. Ни пони, ни як не отважатся войти на эту шаткую скрипучую паутину. Весь груз переносят в заплечных корзинах, широкая лямка которых плотно охватывает лоб. Именно этот исконный способ породил миф о том, что в Гималаях не знают колеса. Французский этнограф Мишель Пессель тоже отдал дань этой выдумке в своей последней книге «Хождение в затерянное королевство». Колесо пришло в эти края еще с первыми буддийскими проповедниками как символ мирового закона. У каждого храма стоят сотни молитвенных колес, которые прилежно вращают монахи и прихожане. Здесь неведома всего лишь повозка, потому что нет для нее дорог. Запутанный лэм змеится по крутым отрогам, вздымающимся на пять и более тысяч метров. Рядом с ним сияют облака и вьются колючие метели, а снежные лавины ломают, словно спички, исполинские кедры и черноствольные серебристые сосны. Порой лэм превращается в тонкую ленту, заброшенную на скальный карниз, заледенелый, скользкий, повисший над ревущим ущельем. Там можно только стоять, прилепившись спиной к скале. Недаром горцы говорят, что путник в горах подобен слезе на реснице. Стоит моргнуть, и… Щебнистый трек над отвесным обрывом, где потрясенный путешественник, полагаясь только на везение и лошадь, бросает поводья, считается здесь хорошей дорогой: чжя-лэм!

Только миг, только шаг отделяют меня от давней мечты. Застывший миг и растянутый, как при замедленной съемке, плывущий по воздуху шаг. Я парю над вращающейся Землей. То ли радужные крылья сновидений возносят меня в желтое от пыли небо, то ли излюбленная фантастами машина времени ворвалась в иную эпоху, в иную индуистскую калпу, которая неумолимо следует за уничтожением очередного мирового периода. Что сон и что явь? Где жаркий июньский день 1974 года? Куда он провалился? Помните, у Пастернака: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Впрочем, я знаю, какое. На дворе год 2031 эры Бикрама, согласно официальному летосчислению королевства Непал. Или год Синего Зайца — по-древнекитайскому. Еще совсем чуть-чуть, и я проскользну в эти недоступные временные заводи. То ли в ту, то ли в другую, если только они не перетекают друг в друга, как сообщающиеся сосуды, или как сны, над которыми не властны законы причинности. Перемахнув через Памир и Гималаи, Ту-154 заходит на посадку. Сквозь желтоватое марево прорезаются бетонированные полосы международного аэропорта Палам в Нью-Дели.

Здесь начало. Сюда я буду возвращаться после каждой поездки в отдаленные районы страны. Сюда же я вернусь, оставив за спиной горные перевалы зачарованных королевств.

Прежде чем окунуться в блистательную сутолоку делийских улиц, я хочу процитировать небольшой отрывок из удивительной книги «Гималайское искусство», принадлежащей перу молодого индийского писателя Маданджита Сингха. Отважный путешественник и неутомимый искатель неведомых миру шедевров, Сингх совершил тридцать пять горных экспедиций. Ему удалось запечатлеть на цветной пленке храмы и монастыри с их поразительными фресками, древнейшие рукописи, творения культовой живописи и скульптуры. Многое из того, что посчастливилось увидеть и заснять Сингху, целые столетия считалось «тэрчой» — абсолютно запретным. Если учесть, что до недавнего времени не было написано ни одной работы, специально посвященной мастерству неведомых художников колоссального региона, простирающегося от Ладакха до Бутана, то станет понятно, почему именно монография Сингха открыла новую серию ЮНЕСКО «Книги по искусству».

Корни индийского искусства глубоко уходят в тысячелетние пласты истории. До сих пор оно пьет живительный сок величайших эпических поэм древности «Махабхараты» и «Рамаяны». Это в равной мере касается и классических школ изобразительного творчества, и бесконечно разнообразной народной манеры. Но современность властно перекраивает любые традиции. Индия металлургических гигантов Бхилаи и Бокаро, спутника «Ариабата» и атомных реакторов не могла, естественно, удовлетвориться исконными статуэтками, предназначенными для храмов и домашних алтарей, или многоцветными миниатюрами, живописующими бессмертную любовь Кришны и Радхи. Ныне в национальных галереях Дели, Бомбея, Калькутты можно увидеть произведения самых разных направлений и школ. Позеленевшая от патины бронза, запечатлевшая танцующего Шиву, мирно соседствует с игрушками, отлитыми кустарями Ориссы, реалистическая скульптура, изображающая трудолюбивых индийских крестьян, сменяется абстрактными композициями или многозначными формами в манере Мура. Не случайно же в последней поправке к конституции специально подчеркивается светский характер страны. Искусство, которому одинаково присущи и следование традициям и их коренная ломка, уловило это с чуткостью антенны. Недалеко от Бомбея, кстати, я видел холм, где возле многометровых джайнистских колоссов была установлена параболическая чаша сверхчувствительного радара.