Звездный час Иуд
Шрифт:
Наполеоновский разведчик Турнель также испытал на собственной шкуре, каково на южном побережье Северного Ледовитого океана находиться. В 1830 году из – за интриг масонских петербургских клубов сюда попал иеромонах Иероним. А когда все же освободили, то решил здесь остаться. А условия содержания в те царские годы были куда жестче, чем у нас с тобой. У нас есть возможность во весь рост на нарах вытянуться. Спим, можно сказать, с комфортом. А ты загляни в башню Корожню. Не камеры – норы настоящие. А в Головленковской башне настоящие собачьи конуры, полтора метра в длину, да по метру в ширину и высоту. Вот и представь себе, как люди годами в них обитались. Однажды
– Честно говоря, таких подробностей не знал, – растерялся Сергей Николаевич, – только помню, что во время Крымской компании 1854 года англичане сюда пожаловали. Попытались Соловки взять. Целый день из пушек палили, через бухту Благополучия, а на стенах из валунов ни одной царапины. Потом капитан жаловался, что ядер и бомб столько израсходовали, что для уничтожения нескольких городов бы хватило.
– Умели предки строить – на века,- согласился Виктор и из бутылки долил остатки. – За волю!
Часть вторая
Сергей Николаевич слова Виктора о возможных изменениях во внутренней политике государства забыл быстро. Хотя, и он чувствовал, что вскоре изменения начнутся, да такие, что впору не высовываться из – за крепких монастырских стен, и продолжать свои исследования в тесной, но по своему уютной келье – лаборатории. Все чаще и чаще он вспоминал слова старого шамана лопаря, которые тот говорил ему много лет назад еще во время первой экспедиции на Кольский полуостров. Ну не ирония ли судьбы, добровольно принять участие в тяжелом походе в дикие края в 1922 году, и уже под конвоем на Север попасть в тридцать шестом. Да какой он шпион.
Господи! Кому такая дурость только в голову пришла.
– А ты не думай об этом. Неси свой крест достойно, – наставлял его лагерный товарищ священник, философ и ученый Павел Флоренский, – лучше уж через людское узилище пройти, через божье судилище. Христос вон, через какую Голгофу ради рода человеческого прошел.
Да вот не стало светлого человека, а его спокойная тихая речь до сих пор в ушах звучит. Сколько уж людских судеб проглотила лагерная система, и не сосчитать. Да ведут себя все по разному. Одни в себя уходят, замыкаются, опускаются. Как, например, те же интеллигенты. Там, в прошлой жизни, в тепличных условиях, они гоголями ходили. Из других злоба полезла. За пайку удавят. Про стукачество и говорить нечего. Тот же самый Кураков предлагал ему доносы строчить на своих товарищей медиков. В секретные сотрудники вербовал. А как хотелось послать его куда подальше, с трудом сдержался. Да, верно говорят, тюрьма человеческую натуру наружу выносит. Все, что есть мерзкое, сразу всплывает. Хуже всего с уголовными порядками уживаться. Законы там волчьи и честному человеку противны. Только немногие сохраняли человеческое достоинство. Вот взять бы того же Виктора Ивановича. Ну, видно же, что в глубине души возмущен таким наказанием, а точнее предательством со стороны родных органов, а как держится. Поддерживает себя в хорошей физической форме, в отличие от многих заключенных.
Справедлив, ко всем относится ровно. Его даже бывший белый офицер Иванцов признает, хотя и у самого характер стальной.
А вообще – то слухи о возможных изменениях в судьбах сидельцев поползли по СТОНу – прямому преемнику Соловецкого лагеря особого назначения – СЛОНа. Хотелось верить, пусть даже, в иллюзию амнистии, ее зыбкую тень на древних монастырских стенах. Даже всегда флегматичный, бывший профессор истории Никольский, который попал в тюремную больницу с сильной простудой, поинтересовался у врача.
– Сергей Николаевич, вы ведь ближе всех из нашего брата к начальству, может, знаете, ожидаются ли послабления. Под старость лет не хочется, по правде говоря, в общей яме жизнь заканчивать здесь или на Анзерском острове, в кладбищенской роте.
– У вас явные фантазии, гражданин профессор, – хмыкнул Иванцов, который четвертый день ходил на перевязку. Повредил руку при разгрузке пиломатериалов. – Я седьмой год сижу, и поверьте, сколько уже раз слышал такие слова, что со счету сбился. Как говорится, оставь надежду всяк сюда входящий. Для советов мы с вами враги. Вот у меня срок пятнадцать лет. Кем я выйду, если доживу, естественно. Стариком, болезненным, слабым и беззубым из- за цинги. Нужен ли, я буду своей жене и детям? Это вопрос. Так что, смерть может быть лучшим избавлением от наших мук. Не скрою, что мечтаю о домашнем уюте. Но, надо иметь мужество, чтобы смотреть своей судьбе в глаза. Если кому повезет, так это вам, Сергей Николаевич, и, так полагаю нашему чекисту.
– Почему именно нам? – Удивился ученый.
– Во – первых; вы что – то там изобрели, как я полагаю весьма ценное и полезное. Для существующей власти будет большой ошибкой не использовать ваши открытия. Тем более, нас ждут тяжелые времена. Война будет. И это очевидно. А значит, понадобится много докторов в госпиталях и медсанбатах. А с гражданином чекистом также все ясно. Видно по всему, человек бывалый, подготовленный. Чувствуется, что уровень у него весьма и весьма высокий. Мне в свое время с такими бойцами приходилось сталкиваться на Германской и Гражданской. Перекусят, и не поморщатся.
Голову на ходу снесут. Не дай Бог Якимова во врагах иметь. Одним пальцем на тот свет отправит.
– Ну, насчет скорой смерти загадывать не будем, – Сергей Николаевич посмотрел на пациентов, – сидел в давние времена в здешней тюрьме атаман Калнышевский. Почти двадцать лет в одиночке отмучился. А умер в возрасте сто тринадцать лет.
– Да- да, – оживился Никольский, – был такой уникальный случай. По повелению императрицы Екатерины второй, за непослушание властям, и подстрекательство к бунту, его приговорили к такому суровому наказанию.
– У меня только от одной мысли об этом волосы дыбом поднимаются. – Иванцов провел по голове. – Это что ж, мне, например, чуть ли не до конца века маяться? Это же шестьдесят с лишним лет за колючкой!
– Зато в историю войдете, – засмеялся Никольский. – Только представьте.
Выпустят вас на свободу с чистой совестью чуть ли не в двадцать первом веке. Куда до вас аббату Фариа из сочинения Дюма «Граф Монте Кристо». А в истории отмечен уникальный случай, когда заключенный во Франции вышел на свободу через семьдесят пять лет.
– А возьмите нашего ученого Морозова. Он в Петропавловском равелине двадцать пять лет в одиночке отсидел. Случай редчайший. При изоляции человека через полгода с ним начинаются необратимые психические изменения, – сел на любимого конька врач, – по статистике девяносто процентов людей без внешней информации лишаются рассудка. Оставшиеся девять теряют способность адекватно реагировать на окружающую обстановку. Морозов же совершил немыслимый подвиг. Он самостоятельно принялся изучать науки, истязать себя гимнастикой. Все эти годы он упражнял свой мозг и тело. А когда вышел на свободу, то все ахнули.