Звездный табор, серебряный клинок
Шрифт:
— Бренчу маленько, — признался я. — В мое время был похожий инструмент, он назывался гитара. (Я чувствовал себя, как старая дева: что может быть приятнее компании, в которой можно не скрывать древность своего происхождения!) — А когда я жил среди джипси, я научился перестраивать балисет под гитару. Позволите?
Они позволили. Предложи я им натянуть на гриф их собственные жилы, они позволили бы все равно.
Отключив автонастройку и привычно подстроив две струны, я попробовал звук и сыграл кусочек из «Bip Вор» Мак'Картни. Звук был и вправду исключительный. Темброблок намного богаче, чем у Гойкиного инструмента, и еще куча кнопок неизвестного мне предназначения. Хотя о функции клавиши «Memo», под струнами справа,
Когда я остановился, слушатели разразились такими бурными овациями и даже повизгиваниями восторга, словно я, как минимум, исполнил каприччио Паганини. Хотя, по мне, так еще неизвестно, что круче — каприччио Паганини или «Bip Вор» Мак'Картни.
— Вы нам споете что-нибудь? — окончательно оборзев и пьянея от своей борзости, спросил Филипп. — Что-нибудь из вашего времени. Ваш русский мы знаем.
— Ладно, — усмехнулся я. — Сегодня можно. Но учти: завтра за такую фамильярность с царем будешь гнить в карцере.
Не знаю, есть ли сейчас в армии карцеры, но то, что сказанное мной угроза, Филипп явно понял и слегка побледнел.
Что же им сыграть-то?
Легкость во всем теле, ощущение свободы и скорой победы подняли из недр моей памяти одну, давным-давно написанную мною песенку в стиле Макаревича. А что? Хорошая песенка. Намереваясь поразить слушателей древностью даты, я заявил:
— Написано в одна тысяча девятьсот девяносто пятом году.
Затем поставил до-мажор, прошелся по струнам быстрым перебором и, двигаясь в басу вниз, запел:
У меня был друг по фамилии Флюгер, Он всегда и во всем был прав, Оттого, что знал, куда Дуют ветра. Он мне часто доказывал с остервенением, Что свободен во всем и смел, Но подул ветерок, он сменил направление, Уверяя, что сам захотел. У меня был друг по фамилии Парус, Он твердил: «Я всегда лечу Только в те края, куда Сам захочу». Но подул ветерок, и упругий, как зонтик, Мчится парус куда-то вдаль; Вон он — алым пятном виден на горизонте, Это он покраснел от стыда. Кто бы ни был я сам, я судить их не вправе, Оттого, что и сам не свят, Но и я беру в друзья Не всех подряд. Если кто-то твердит: «Нет свободы на свете», Я руки не подам ему. Я ищу тебя, друг, по фамилии Ветер, Мне так скучно летать одному. Сделал паузу и повторил в замедленном темпе: Я ищу тебя, друг, по фамилии Ветер, Мне так скучно летать одному.Остановился и огляделся, уверенный, что сейчас-то они и вовсе лопнут от восторга. Но мои «подданные» смотрели на меня тупыми взглядами, а иногда и коротко переглядывались между собой с какими-то подозрительными ухмылочками.
Текст они не поняли, что ли?
«Что, «древнерусский» плохо учили?» — хотел спросить я. Но вместо этого вопрос задан был мне:
— А что… — осторожно-осторожно начал один голубоглазый, видно, самый смелый «пчеловод» отдыхающей смены, — разве в двадцатом веке уже был изобретен мнемогравитат?..
Я не сразу понял смысл этого вопроса. А когда понял, слегка разозлился. Вот же придурки! Как мне им объяснить, что под словом «летать» я, сочиняя эту песню, подразумевал быть свободным, а не реальный физический полет?.. Да никак не объяснить. И не буду я этим заниматься. Пусть лучше считают меня вруном. Хоть это и нежелательно.
Я спросил смельчака:
— Ты уверен, что понял песню правильно?
— Нет, — честно признался он.
— То-то и оно, — кивнул я. — Подумай как-нибудь на досуге. Сумеешь понять, я подам тебе руку.
В сердцах я опрокинул в глотку остатки водки, вернул балисет хозяину и спросил Филиппа:
— Не пора?
— Пора, — согласился он, глянув на часы, и поднялся.
Поднялся и я. Но, прежде чем двинуться к выходу, Филипп сказал:
— Простите, государь. Я поражаюсь вашей выдержке. Неужели у вас нет вопросов ко мне?
У меня были вопросы. Масса вопросов. Но я собирался задать их первому лицу, а не заместителю.
— Нет, — твердо ответил я.
— Тогда… От лица моих товарищей я хочу поблагодарить вас.
— За что? — удивился я.
— За все, — значительно произнес он. — О сегодняшнем дне я, да и все мы будем рассказывать внукам. А они еще и не поверят… Мы не присягали вам на верность, у нас не было на это времени. Мы еще сделаем это — в более торжественной обстановке. Но и сейчас мы клянемся служить вам верой и правдой, не жалея живота своего. Клянемся? — глянул он на товарищей.
— Клянемся! — хором отозвались те.
Я почувствовал, что к горлу моему подкатил комок. Вот же, блин. Стоит выпить, и ты становишься чувствительным, как барышня.
— Ладно, — махнул я рукой, чувствуя, что мой голос предательски дрогнул. Погнали за дядюшкой Сэмом.
— Одна маленькая формальность, — сказал Филипп мне уже в коридоре. — В наши корабли, а они военные, физически способны войти лишь люди, имеющие статус социальной значимости не ниже определенного.
— Вы хотите сказать, что я не имею права лететь с вами? Так что же вы морочили мне голову?!
— Я хочу наделить вас этим статусом. Точнее, разблокировать его.
— Что это значит?
Филипп слегка замялся, но продолжал:
— Открою один секрет. Мне не хотелось бы говорить об этом, но я не могу быть с вами не откровенным…
— Так в чем дело? Говори. Я слушаю.
— Сэмюэль наделил вас способностью управлять гравигенераторами. Обычно одновременно с этим человек получает один из самых высоких статусов социальной значимости. Но Сэмюэль поосторожничал и, наделив вас таким статусом, заблокировал его.
— Все ясно, — кивнул я, думая про себя: «Вот же свинья… Скольких опасностей мог бы я избежать, не «поосторожничай» дядюшка Сэм…» — Так действуй, — кивнул я Филиппу. — Что для этого надо?