Звездный удар
Шрифт:
— Да. — Его голос прозвучал откуда-то издалека. Смерть дочери была куда более страшной. Палестинский снаряд разнес ее тело на куски. Медики уверяли, что покоящиеся в урне останки принадлежат именно ей. Серые облака в небе навевали странную пустоту в душе. Адан не приходил в тот день. И молитвенные платки не казались такими яркими. Часть его души умерла вместе с ней.
— Твоя жена, наверное, страшно волнуется за тебя, — тихо сказала Рива.
— Она… умерла.
Анна не страдала… Ну, довольно, память моя, подруга моя… Я не хочу вспоминать, как выглядели молитвенные шали в тот день.
Он встал, подошел к автомату и заказал еще “Голд стара”. Она смотрела, как он возвращается на свое место, усаживается и пустыми глазами упирается в Тахаак.
— И как ты справился со всем этим, Моше? Как смог заставить себя жить дальше?
Он пожал плечами и застенчиво улыбнулся.
— Я вернулся к своим танкам. Авраам взял меня к себе. А что мне еще надо было? Я ввязывался во все трудные дела, и мы сколотили хорошую команду. Наверное, я искушал судьбу. Не знаю. Почему ты спрашиваешь об этом?
Ее зеленые глаза затуманились, она подняла бутылку поддельного “Голд стара” и уставилась на нее, сжав ее пальцами.
— Я сильнее переживала. Может быть, я не такая сильная, но я не смогла вернуться к работе. Вашингтон интересовала деятельность КГБ, который занимался организацией сопротивления в Ливане и снабжал его деньгами. Одно цеплялось за другое. Я встретила молодого лейтенанта. Его убили в маленьком местечке Кана в Ливане. — Она замолчала, уголки ее губ дрогнули. — Он был… был… — Она дернула плечом и взглянула на вертящуюся перед ними станцию Пашти. — Ну и после этого… Я вернулась в Вашингтон. Поэтому я и спросила, как ты со всем этим справился.
Стало совсем тихо.
— Уже поздно, — проговорил Моше. Ему сделалось грустно, старые душевные раны опять заныли.
— Может, чашечку кофе перед уходом? — спросила Рива. Смутившись, она быстро добавила: — Я просто подумала вслух.
— Хорошая мысль, хотя ты, наверное, устала, как и я. Ты уверена, что не хочешь спать? Утро уже скоро. — Он с явной неохотой поднялся.
— Мне о стольких вещах надо подумать, что вряд ли я смогу уснуть, только прокручусь с боку на бок, и мне будут представляться стволы танков, торчащие из космических станций. А кроме того, слишком долго у меня не было такой роскоши, как обычная беседа с кем-нибудь. Особенно с тем, кого доконал Ливан.
— Не понимаю — разговоры не такая уж редкая вещь. Весь мир занят болтовней.
Ее лицо смягчилось.
— Но только не сотрудники ЦРУ, Моше. У них нет друзей. Во всяком случае, в тех отделах, где я работала. Все страшно секретно, нужно держать себя… ну, ты знаешь. Ни с кем нельзя расслабиться. Всегда есть подозрение, что…
— Исключение составляют только израильские лейтенанты, — предположил он.
На лице ее вспыхнула и тут же погасла легкая улыбка.
— Наверное, так. Вашингтон меня разочаровал. Тамошние люди, они какие-то ненастоящие. Прикидываются важными, сильными, умудренными опытом, а на самом деле все это фальшивка, искусственный фасад, который скрывает неуверенных в себе людей. Им пришлось бы полагаться только на божью помощь, если бы они оказались в реальной жизни, там, где стреляют, убивают друг друга, где день за днем смотрят смерти в лицо. Самым важным им кажется смена декораций в высшем свете. — Рива сжала кулаки и потрясла ими в негодовании: — Боже, самым ужасным вечером после возвращения в Вашингтон был вечер, который я провела с сестрой на смотринах ребенка. Пять часов, целых пять часовя выслушивала бесконечную болтовню женщин о том, когда и как их дитятки научились ходить. Как забавно ползал маленький Джонни, и каким ангелом была Сюзанна. Других тем они не знали. Думаю, что они не верили, что на свете существуют страшные вещи. Я хотела вскрыть себе вены!
Моше кивнул, нахмурившись, пытаясь представить общество настолько благополучное, что может позволить себе такие иллюзии.
— Но ведь они слушали новости? Видели войны по телевизору?
Рива посмотрела на него отсутствующим взглядом.
— Это все ненастоящее, Моше. Вот Вьетнам был реальностью. Они осознавали это, когда получали тело любимого сына в цинковом гробу. Но жить в сегодняшней Америке — это все равно что жить в какой-то сюрреалистической фантазии. Эти люди проголосовали за запрещение права собственности на оружие для самообороны. Конечно, они видели кровь по телевизору. Американцы видят стрельбу, останавливаются и глазеют, но всего на минуточку, а потом возвращаются к болтовне о своих детях и футболе. Та кровь, которая на экране и в новостях. — не настоящая кровь. И человек, который умирает у них на глазах, не представляется реальным.
— Неудивительно, что ты испытываешь потребность с кем-нибудь поговорить. Передай мне чашечку кофе. Но только одну. Мне еще надо проверить результаты сегодняшних учений.
ГЛАВА 18
Когда Раштак взглянул на трех Ахимса Оверонов, он шумно заскрежетал сам с собой. Сложная система связи свела воедино рассыпанные по всей галактике станции Ахимса, и на одном из огромных голографических мониторов Пашти возникли изображения Оверонов.
Раштак всегда нервничал, когда ему приходилось иметь дело с Ахимса. Не потому, что Ахимса представляли опасность, просто, по мысли Пашти, их окутывал некий таинственный покров, такой же, каким люди окружали своих щедрых богов. С самого начала взаимоотношений этих двух видов Пашти чувствовали себя не совсем полноценными. Сменилось много поколений Пашти, Ахимса никогда не напоминали им об их корнях, но тем не менее чувство благоговения только укреплялось. И сейчас Раштак мучился от сознания собственной неполноценности, которое так долго тяготело над его народом. Он храбро напряг свои вибраторы и попытался усмирить дрожащие нервы — а это было так трудно: ведь приближались циклы.
— Приветствую вас, Овероны. Извините, что оторвал, но недавно нас посетил Шист, великий Чиилла, он принес тревожные новости… — И он слово в слово передал сообщение Чииллы и поведал о заботах Пашти. Когда он закончил говорить, его клешни стиснулись и поднялись к самым челюстям.
— Мы ничего не можем тебе сказать, — кратко ответил Болячка, сплющиваясь, глядя на Раштака красно-коричневыми полушариями длинных глаз-стеблей. Его основание было покрыто рубцами — следами старого ранения, полученного в результате несчастного случая в те времена, когда Пашти еще не было во вселенной. Этим шрамам он был обязан своим именем.
Созерцатель добавил:
— На вашей планете, Скатааке, тоже никто ничего не слышал о Толстяке. Мы знаем, что когда-то он отправился изучать примитивные организмы, уже тогда он был одержим какими-то странными идеями.
Раштак услышал дребезжание своих вибраторов:
— Странными идеями?
— Да, какой-то бредовой идеей о том, что Ахимса должны вновь завоевать господство над окружающим миром, — подтвердил Коротышка. — В отличие от большинства Ахимса, Толстяк никогда не замечал чуда существования. Он всегда слыл догматиком, его слишком интересовал материальный мир. Например, он хотел попробовать пожить в чуждой атмосфере. Представь, подвергать себя риску, живя среди незнакомых и агрессивных существ! От одной мысли об этом делается жутко.