Звезды без глянца
Шрифт:
Но помощники не отвечали. Они были ошеломлены. Спустя несколько мгновений тишины и оцепенения Макс Фишер, один из самых влиятельных людей в Голливуде, схватил со стола чашку с кофе и выплеснул ее содержимое на стену. Обернувшись, все смотрели, как остатки кофе стекают вниз по оранжевой стене.
— Немедленно возвращайтесь в офис, вы, кучка скулящих щенков! Или я вас всех уволю! — произнес Макс Фишер, на сей раз низким, угрожающим тоном. И — испарился. Так же быстро и драматично, как и появился. Все его шесть ассистентов покорно засеменили вслед за ним, как ягнята на заклание. Когда я обернулась и посмотрела на Джейсона, тот со шваброй в руках уничтожал следы неправедного гнева.
— Голливуд. — Он пожал плечами. — Тебе не нравится?
Я
Покинув «Кофейное зерно», я никак не могла прийти в себя после того, что здесь увидела. Я вдруг ощутила, что не понимаю, что я тут делаю. Джейсон, ясно, понимал, почему он здесь, и, наверное, каждый из тех ассистентов тоже имел какую-то очень уважительную причину, чтобы сносить это насилие. Они, без сомнения, стерпят все, что угодно, ради исполнения своих мечтаний и воплощения своих чаяний в жизнь. Но я не имела даже малейшего намека на то, чтобы понять, зачем нахожусь здесь. Элизабет Миллер, продюсер. Это не звучит. И в сочетании с другими титулами — главный вице-президент, директор по развитию, глава производственного отдела, менеджер или агент, — тоже. А второй ассистент? Мне это не подходит. Судя по всему, у меня нет нужного драйва. Я вдруг поняла: мне нет места в этом городе, я даже не обнаруживаю очевидного таланта ни к чему тому, что остальные здесь считали тяжелой работой. Конечно, я что-то узнала об этой индустрии, но не более чем парень, который нарезал батоны в соседнем кафе. И еще мне не хватало ощущения, что я приношу пользу. Если бы кому-то увеличили дотации на здравоохранение из-за моего меткого комментария на собрании или если хотя бы один ребенок благодаря мне поступил в колледж, тогда я могла бы сказать, что делаю что-то полезное. Но в этом городе такого никогда не произойдет. Окруженная людьми, которые были до такой степени преданы развлечениям и фильмам, что готовы мириться с чем угодно, я все яснее осознавала, как сильно ошиблась, придя сюда.
И когда я переходила улицу, направляясь назад в Агентство, стараясь не зевать и смотреть по сторонам, чтобы не опрокинуть свой поднос с неполиткорректным, капиталистическим кофе, я решила, что пришло время сделать кое-что, что крутится в моей голове уже несколько недель. По-моему, на меня снизошло то, что широко известно как озарение, — только ведь оно обычно сопровождается лучами света, нисходящими с небес, и хорами святых, восклицающих «Аллилуйя!», а это было больше похоже на то, что кто-то трепал меня за воротник и говорил мне, насколько же я безмозглая, если не поняла раньше: пришло время писать резюме и покончить с Голливудом раз и навсегда. Этого оказалось достаточно, чтобы мое настроение поднялось, и я буквально впрыгнула в вестибюль, ошеломив неизлечимо угрюмых регистраторов. Я бы взялась за любую работу в Вашингтоне: готовила бы кофе (здесь без изменений), была бы научным сотрудником (тот же помощник, но какая огромная разница!), заменила бы кого-нибудь, кто ушел в декретный отпуск, — не важно, что от меня потребуется, я займусь всем, чем угодно, вплоть до политики, и вырвусь вперед, забыв Голливуд как страшный сон.
Когда я ободренная вернулась за свой стол, Скотт уже ушел обедать. Лара занималась своим заданием в берушах, а на моем мониторе виднелась записка, что звонила моя сестра. Я с нетерпением ждала ее звонка со дня на день, и когда увидела четкий почерк Кортни на клейкой записке, все мрачные мысли вылетели у меня из головы.
Я набрала номер, который был написан рядом с ее именем.
— Мелисса?
— Элизабет! Боже мой, как у тебя дела?
— Все отлично. А у тебя?
Так продолжалось минуты две, прежде чем одна из нас смогла наконец начать осмысленный разговор. Я не общалась с сестрой уже четыре месяца. Не потому, что мы обе были слишком заняты или она в школе увела моего приятеля и мы с ней больше не разговаривали, а потому, что это время она провела в Сьерра-Леоне с миротворческой миссией в составе сил ООН.
— Так ты уже дома? Ты в порядке? Ты вернулась? — Я не могла поверить. Когда я прощалась с ней в феврале, у меня было такое ощущение, что больше я ее никогда не увижу. Довольно скоро я приучила себя к мысли, что с ней может случиться что-нибудь ужасное, пока она далеко от меня. И что если бы так произошло, то только потому, что она этого хотела. Помогать другим, не вспоминая о себе. С того дня в моей семье появилась аксиома: хороших новостей не бывает. Мы жили ради электронных писем, которые она от случая к случаю присылала из африканской школы.
— Я не только вернулась, я в городе! — провозгласила она, полная жизни.
— В Вашингтоне? — спросила я.
— Да нет же, дурында, в Лос-Анджелесе! — Она засмеялась. — Местечко — что-то с чем-то, я тебе скажу.
— Ты в Лос-Анджелесе? — повторила я, не веря своим ушам, пока она объясняла мне, что приехала в город на одну ночь и планировала разделить со мной постель, содержимое холодильника и бутылку красного вина. Я вдруг почувствовала, что у моей жизни есть смысл. Повесив трубку, я поняла: ни одно самое гламурное свидание в мире никогда не сравнится с единственным вечером, проведенным дома с моей младшей сестрой. И я немедленно приступила к работе — с упорством опытного трудоголика. В тот день любой, кто плохо знал меня, мог бы ошибочно вообразить, что мне нравится работать вторым ассистентом.
Пережив в понедельник последние минуты совещания, я рылась в бумагах в поисках чека на 13 миллионов на мой самый нелюбимый боевик и была в настроении, чтобы перекинуться парой слов с другими помощниками.
— Что ты думаешь? — спросила меня Талита, когда я вернулась в комнату, после того как забрала со стола посылку.
— Насчет чего? — Я поставила посылку прямо на стол Скотту, не открывая ее, потому что на ней было написано розовым фломастером: «Суперсрочно». Внутри вроде ничего не тикало, и пакетика с сибирской язвой тоже нигде не было видно.
— Насчет моих яиц.
— Твоих яиц? — Я повернулась к Талите, которая стойко отражала атаки Кортни. — В смысле?
— Я хочу их продать.
Я уж грешным делом подумала, что она держит курицу в своих роскошных апартаментах, но внутренний голос мне подсказывал, что она говорит не об этих яйцах. К сожалению.
— Да? — Я напряглась.
— Да, в «Голливуд репортере» я видела рекламу про доноров яйцеклеток. И еще слышала от девушки из «Нью лайн», что если ты блондинка с высшим образованием, то тебе дадут десять штук. — На Талите было надето пончо цвета зеленого лайма, но каким-то чудом она не была похожа на гигантский овощ. Одним взмахом головы она отбросила свои тяжелые волосы назад и улыбнулась.
— Надо же! — Я открыла бутылку «Эвиан» и налила себе бокал. — Как это похоже на моих родителей — одарить меня нерентабельными генами темных волос. А каково это — знать, что где-то на свете у тебя есть ребенок, хотя ты никогда не рожала?
— Это всего лишь яйцеклетка, Элизабет, а не ребенок, — проинформировала меня Талита. — Я к тому же еще и выступала за волейбольную команду штата, и, по-моему, это только увеличит ценность моей яйцеклетки, как ты думаешь?
— А каким образом ее достают? — спросила я и ощутила, что возникшее две минуты назад страстное желание съесть салат с тунцом куда-то подевалось.
— Тебе дают гормональные таблетки, ты их месяц пьешь, а потом они их собирают. Лично я не представляю себе более легкого способа заработать десять тысяч долларов. У меня на вторник назначено собеседование в клинике. И это так, просто формальность. Я тут подумываю купить себе такую же розовую сумочку от «Марни», как у Дрю Бэрримор, и поехать на недельку на Мауи, отдохнуть. Там такие парни — с ума сойдешь! Мишель из «Фокс серчлайт» встретила красавчика по имени Шторм.
— Ну, если ты продаешь свою яйцеклетку из таких хороших побуждений, тогда смысл есть, — сказала Кортни, но Талита не поняла ее сарказма.