Звезды чужой стороны
Шрифт:
Но никакие меры не могли остановить начавшееся разложение армии. Ежедневно сотни венгров бросали оружие и перебегали на нашу сторону, иногда даже целыми подразделениями.
А на днях тайные связи с нашей армией завязал командир одного из венгерских полков. Полк стоит сейчас в тылу, на отдыхе и пополнении. Условлено, что туда, в полк, будет переброшен наш представитель с радистом. Он установит по рации связь с советским командованием и, когда полк выйдет на передовую, организует безопасный необстреливаемый «коридор» для перехода на сторону Советской Армии.
На первый взгляд, задание не такое уж сложное, хотя и необычное.
– Самолетом туда, два, самое большее, три дня там и с полком обратно. Можете составить график, – пошутил майор.
Но у меня уже был кое-какой опыт по части подобных графиков. В Гомеле тоже было расписано по часам. Да и задание пустяковое. Подъехать вдвоем с Сашко в розвальнях к дому на окраине, взять пакет с медикаментами и отвезти в отряд.
«Приятная прогулка. К вечеру жду обратно», – сказал нам Петруша.
Сашко, мой украинский тезка балагур Сашко остался лежать там, на заснеженной окраине Гомеля с простреленной головой. А я снова увидел Петрушу, когда давным-давно стаял снег.
Майор Горюнов стал рассказывать о разных забавных случаях из жизни разведчиков. Я думал, он старается поднять мой боевой дух. Но потом посмотрел в его глаза, такие внимательные-внимательные, и понял: он говорит, а тем временем меня изучает.
И вдруг майор спросил:
– Он вам говорил о капитане Комочине?
Это было так неожиданно, что я попался. Сказать «да» нельзя было – полковник просил. Сказать «нет» язык не поворачивался – он сразу догадается, что вру. Я тогда сыграл в дурачка:
– Кто?
Но майор все понял.
– Ясно! Можешь не отвечать, – он вдруг перешел на «ты». – А хочешь знать, как я отношусь к капитану Комочину? Если бы меня послали в разведку… ну, я не знаю в какую… Такую, от которой зависела бы наша победа – вот какую!.. И выстроили бы передо мной всех разведчиков нашей армии. Да что там армии – всего фронта! Я бы ни секунды раздумывать не стал, взял бы Комочина… Что ты так смотришь? Не веришь? Думаешь, я для того, чтобы на твой моральный фактор подействовать?
– Что вы, товарищ майор!
Я просто поразился, что могут быть такие разные мнения об одном и том же человеке. Ведь если полковник Спирин решил проверять этого капитана, то, вероятно, тоже не от нечего делать.
– А третий? – спросил я. – Третий как?
– Третий?.. Третий, конечно, не Комочин.
Горюнов загадочно улыбался, и эта его улыбочка мне ох как не понравилась.
Времени было уже очень много, около трех. Майор Горюнов отпустил меня, приказав явиться к нему утром.
Фонарик помог мне добраться до дому относительно чистым, даже сапоги не пришлось мыть у колодца. Стукнул несколько раз в окно нашей комнаты. К моему удивлению, дверь открыл не Гусаров, а Марика.
– Тише, пожалуйста! – сказала она. – Сенья спит.
Мне показалось, Марика всхлипнула. В кухне горел свет. Я посмотрел ей в лицо. Так и есть: заплаканные глаза.
– Что случилось, Марика?
– Такое несчастье, такое несчастье, тавариш литинант. Сенья завтра утром уезжает. Вы не знаете: на фронт? Он ничего не говорит.
Эх ты, глупенькая девочка! Куда еще отсюда можно уехать, как не на фронт!
– Ерунда! Конечно, не на фронт… Что это вы печете?
– Погачи.
– Погачи?
– Ай-ай-ай, тавариш литинант, так хорошо говорите по-венгерски, а не знаете, что такое погачи. Их дают в дорогу. Матери – сыновьям, жены – мужьям, невесты – женихам. Очень удобно! Их можно есть, и они приносят счастье… Хотите попробовать, еще горячие.
Я сглотнул слюну.
– Нет, спасибо, я сыт.
Буду я есть Сенькины погачи!
Будущий казак дрыхнул на моей кровати – этого следовало ожидать. Но я не стал его будить. Мне так хотелось спать, что едва хватило сил стащить с ног сапоги…
Утром Сенька Гусаров растолкал меня. Скрипучая портупея поверх шинели придавала ему бравый вид. Воинственно оттопыривалась кобура. Я знал ее тайну – в кобуре Сенька держал полотенце и мыло; пистолет ему должны были выдать на месте. Кавалерийская, с разрезом, шинель, офицерский планшет, фуражка лихо сдвинута на затылок… Вот только широченные голенища сапог портили общую картину. Сенькины длинные ноги в защитных галифе торчали из них, как зеленые стебли из цветочных горшков.
– Ну, давай лобызаться, старче. Сейчас придет машина.
– Сколько времени?
– Десятый час… А как у тебя? Ты просился к Плиеву.
– Просился. – Я отвел глаза. – Пока ничего не получается.
– Жаль… Эх, Сашка! «Газыри лежат рядами на груди», – пропел он фальшиво и покровительственно хлопнул меня по плечу. – Не унывай! Я сказал вытребуем, значит, вытребуем. Терпи, казак, атаманом будешь.
Я заставил себя промолчать. Человек впервые едет на фронт. Зачем портить ему настроение!
Гусаров проверил заправку шинели, затянул потуже ремень. Я видел: он хочет еще что-то сказать.
– Слушай, Саша, у меня к тебе просьба… Марика…
Вот оно что!
– Хорошо, – сказал я. – Я прослежу, чтобы она была тебе верна. Чтобы не ходила на танцы. Чтобы возвращалась домой не позднее восьми. Чтобы не ходила в кино. Или в кино можно? На первый сеанс, а?
– Перестань… Понимаешь, какое дело…
– Смелей, казак, смелей!
– Она выпросила у меня фотокарточку. Не подарить я не мог.