Звезды для нас
Шрифт:
– Поднимись ко мне, Лутьюфо, - сказала женщина, и звук ее голоса был все таким же гулким - от слепых стен, от черных прочих окон, - Я тебя жду.
Тот, кого назвали Лутьюфо, вошел в подъезд. В тяжелые двери подъезда были вставлены очень маленькие цветные стеклышки, составлявшие рисунок. Многих стеклышек не было, а на остальных проступали трещинки-морщинки. Тот, кого назвали Лутьюфо, поднялся по ступеням, ставшим полукруглыми от шагов тех, кто очень быстро бежит вниз, когда не скатывается по перилам.
– Входи, Лутьюфо, - сказала та пожилая женщина.
Лутьюфо шел по
Но вот они вошли в комнату у поворота на кухню. Лутьюфо остановился у двери: огромное зеркало - прямоугольник, чуть больше оконного проема, у которого оно стояло, - смотрело в окно. И он увидел, какое оно прозрачное и настороженно-глубокое, по тому, какое оно внутри - черное с обратной стороны. Стол, круглый, посреди комнаты. Три желтых стула вокруг него - один отодвинутый, а два плотно прижатые к краю стола. Шкаф в углу и книги стопками на шкафу, на полках, на полу. Узкая кровать и лампочка над ней в стене, окрашенной в бледно-зеленый цвет. Больше ничего не было в этой узкой комнате с одним окном.
– Будем пить чай, - сказала женщина, - только пойду закрою окно в кухне. А ты садись, - женщина указала на один из стульев.
Лутьюфо, не снимая из-за плеч мешка, попробовал отодвинуть стул, чтобы сесть, - не получилось. Женщина внимательно смотрела.
– Нет?..
– сказала она, - Попробуй еще. Постарайся вспомнить... ну...
Но стул невозможно было оторвать от пола. Тогда женщина повела рукой - и стало возможно...
– Ну как живешь, Лутьюфо?
– спросила она, наливая чай из приземистого и широкого стеклянного чайника.
Лутьюфо не ответил. Он смотрел на нее спокойно, без удивления. И тогда она заглянула ему в глаза, рассмотрела и дальнее, а рассмотрев, вздохнула.
– Значит, самое страшное... Бедняга. Впрочем, что ж я ведь, а?
– и она положила ему вишневое варенье на блюдечко.
– Оно с косточками, кушай.
Женщина выглядела красивой. Ее лицо казалось молодым, но вблизи кожа была как ткань давно опавших листьев. Тело по усталой привычке стройно изгибалось под вязаным черным платьем с редкими седыми нитками, как и в волосах, черных, словно синих. И она куталась в черный плед, зябко и привычно.
– Давным-давно...
– сказала женщина, - Это было так давно, что старые люди рассказывали об этом, как о давно минувшем...
– она посмотрела на Лутьюфо и вновь отвела взгляд, - Значит, и это тоже... и это, - и на мгновение из ее лица выглянуло ее лицо, но совсем дряхлое, совсем старухи.
Они пили чай, и женщина еще раз положила Лутьюфо варенье. А к окну прилипал серый вечер. Лутьюфо начал беспокоиться, ерзать на стуле. И встал.
– Пора?
– встала и женщина.
Они вышли на площадку, пройдя мимо закрытых и пыльных дверей, за которыми слышались вздохи, или ласковый шепот, или хихиканье, или музыка, или разговоры.
Лампочки на стене не горели, но и темно не было - свет пробивался из стен - не из окон, вечерних и тусклых. Женщина внимательно оглядела лестницу, даже заглянула вниз, и в глазах ее запрыгала подозрительность. Но было тихо, и она сказала:
– Приходи...
– повелительным тоном.
И закрыла за собой дверь.
Свет на лестнице усилился - стал еще более бледным - когда Лутьюфо немного спустился, перебирая в кармане прилипающие вишневые косточки, тринадцать круглых косточек.
– А-а-а-ах-х-х!
– пронеслось снизу вверх и, отразившись шипением, пошло вниз, и вновь, - А-а-а-ах-х-х!..
Из ведер для отходов начал подниматься и струиться вниз серенький дымок, натекая на ступени.
– А-а-а-ах-х-х!..
Лутьюфо оглянулся, а рука его, которой он опирался о перила, промахнулась, и это движение в пустоту отдалось в животе провисающим еканьем. Он едва удержался на ногах.
Мимо его поползла струйка бледно-синего, с трудом взбираясь на ступени, натужно вздыхая и рассыпая гаснущие в сереньком дымке цветы. Лутьюфо вздрогнул; слабое воспоминание коснулось его волосы. И волосы шевельнулись. Кровь толкнула в лицо и прошла под кожей головы, облив изнутри горячим. Воспоминание о страшном, которое так часто происходит с другими, но не должно случиться с тобой, и вот...
Пальцы ног судорожно цеплялись за кожу ботинок, но все скользило и расплывалось, и Лутьюфо упал, и стал падать, падать. Во вспыхивающее, вздыхающее, булькающее, зовущее. С открытыми глазами, с ужасом от невозможности катиться туда по все более стремящимся к кругу ступенькам. Потом он потерял сознание.
А когда очнулся в неровной темноте, прикасавшейся к лицу мягкими светлыми пальцами, увидел огромного белого кота. А кот, вцепившись широкой лапой в полу его пиджака и вонзая когти остальных лап в кафель, подтаскивал Лутьюфо к выломанному провалу со свисающими кусками бетона. И тяжело раскрывал пасть с черным небом и коротким раздвоенным языком.
Когда кот увидел открытые глаза Лутьюфо, зрачки его сжались вспыхнувшими злыми треугольниками, и он напряг все в последнем движении. Но уже на ребре провала Лутьюфо рванулся в сторону и откатился на несколько шагов. И поднялся.
Кот, с разгона перелетевший через провал, сел на хвост и мявкнул. Лутьюфо нащупал в мешке бутылку и, охватив горлышко короткими пальцами, потянул вверх плечо. Кот увидел, что будет сейчас, и прыгнул в провал. Оттуда заклубился удушливый дым, и Лутьюфо выбежал из подъезда.
Проходило время. Ночь. И дождь, и ветер утихли. Но ветер принес серые тучи и оставил их над городом.
Алика посмотрела на небо - звезд видно не было. Хрустальная палочка в руке вспыхивала желто-белым, а на конце зеленым. Стало пора.
Чего хочется собаке, Алика не знала. Во сне?.. Разным большим собакам, наверное, и во сне хочется догонять и загрызать. А другим? Может, придумать сон про доброго хозяина - какой он большой и добрый, и как чешет за ушами, и как ему можно положить голову на колени и лизнуть в нос. Или в руку.