Звезды Эгера. Т. 1
Шрифт:
Невольники ели паприкаш из баранины и тихо беседовали меж собой. Толковали о том, как бы освободиться от турок.
– Да никак, – сказал вдруг большеголовый крестьянин и, положив ложку, вытер губы рукавом рубахи. – Я-то знаю – я уже однажды помучился в рабстве. Десять лет жизни у меня пропало.
– И что же, вас домой отпустили?
– Какое там отпустили!
– Так как же вы освободились?
– Как? А так – задаром, без выкупа. Привезли меня раз в Белград, и оттуда я удрал – переплыл Дунай.
– Каково же в рабстве-то? –
– Что ж, братец, нельзя сказать, чтобы там меня жареными цыплятами кормили.
– А вы у богатого служили? – спросил кто-то из-под телеги.
– У самого султана.
– У султана? Кем же вы служили у султана?
– Главным чистильщиком.
– Каким это главным чистильщиком? Что же вы у него чистили?
– Конюшню.
Невольники рассмеялись, потом снова понурились.
– А с женщинами как обращаются? – спросила черноволосая молодица.
Крестьянин пожал плечами.
– Тех, кто помоложе, замуж берут – становятся турецкими женами. Но больше всё служанками.
– А как обращаются с ними?
– Да с кем как!
– Зверствуют?
– Когда как.
– Бьют женщин? Правда, что они очень бьют женщин?
Священник встал.
– Стало быть, дорогу вы знаете?
– Лучше б я ее не знал!
Поставив ногу на ступицу колеса телеги, священник при отсветах костра пристально разглядывал широкое, гладкое кольцо кандалов, охватывающее щиколотку. На нем были выцарапаны значки. Это были записи какого-то невольника: страдания долгого пути, изложенные в двадцати словах.
Священник прочел:
– «От Нандорфехервара до Хизарлика один день. Потом Баратина…»
– Нет, – заметил крестьянин, – до Баратины пять привалов.
– Значит, эти пять крестов означают пять привалов. Стало быть, пять стоянок.
– «Затем следует Алопница…»
Крестьянин кивнул.
– «Потом Ниш…»
– Это уже Сербия, – вздохнул крестьянин, обняв свои колени. – Там растет этот… как его? Рысь, что ли…
– Рысь? – удивилась одна из женщин.
Крестьянин не ответил.
Священник продолжал рассматривать насечки на кандалах.
– «Потом следует Кури-Кемце…»
– Там много скорпионов.
– «Шаркёви…»
– Там три мельницы работают. Чтоб у них в запруде вода пересохла!
– «Цариброд…»
– Вот где меня исколошматили! Ртом и носом хлынула кровь. И голову рассекли.
– А за что? – спросили сразу несколько человек.
– За то, что я разбил кандалы на ногах. Вот за что!
– «Драгоман…» – читал священник.
– Это уже в Болгарии, – сказал крестьянин. – Оттуда мы приедем в Софию. А в Софии башен видимо-невидимо. Большой город!
Священник, послюнив палец, тер кандалы.
– «Иктыман…»
– Там девушка одна померла, бедняжка.
– «Капидервен…»
– Снегу там… Даже летом и то снег лежит на горах.
– «Позарки», что ли?
– Да, да, Позарки, чтоб они провалились! В Позарках мы ночевали в овчарне, и крысы бегали по нашим головам.
– «Филиппе…»
– Это тоже город. Чтоб он сквозь землю провалился! Да только чтоб ночью, когда все в сборе и спят под кровом.
– «Каладан…»
– Там продали моего дружка. Чтоб их проказа изъела!
– «Узонкова…»
– Фруктовых садов там пропасть. Место хорошее. Одна женщина подарила нам в Узонкове две корзины яблок.
– «Харманлы…»
– Там один знатный турок купил Антала Давидку. А сперва меня торговал.
– «Мустафа-Паша-Кёпрю…»
– Там наведен огромный каменный мост. Чтоб ему треснуть пополам!
– «Адрианополь…»
– Большой вонючий город. Там водятся громадные твари – слуны.
Невольники удивились:
– С луны?
– Да вот, – ответил крестьянин, – живая скотина, этакая громадная, не меньше груженого воза, а то и больше. Голая, как буйвол. А нос у него не хуже хвоста у иной скотины. Как начнут его мухи кусать, так он носом спину себе чешет.
– «Чорлу…»
– Там мы увидим море!
Невольники вздохнули. Иные закрыли лицо руками, другие уставились в темноту глазами, полными слез.
Заговорил человек, пропахший порохом и со шрамом на лице.
– Земляки, – сказал он, понизив до шепота свой грубый голос, – освободите меня, и я всех вас отобью от турок.
Невольники взглянули на него. Говоривший искоса посмотрел на турок и продолжал еще тише:
– Я знатный человек. У меня два замка, дружина и деньги. Так вот, когда я буду сидеть вон там, возле пятой телеги, вы нарочно поднимите шум и затейте свару.
Крестьянин, уже побывавший в рабстве, пожал плечами:
– Изобьют нас, да и вас тоже.
– Как ваше имя, сударь? – спросил священник.
– Мое имя Раб, – нехотя ответил человек со шрамом на лице.
Он поднялся, проковылял несколько шагов по направлению к туркам, потом сел и, прищурившись, стал рассматривать людей, освещенных пламенем костра.
– Подумаешь, знатный человек! – махнул рукой один из невольников. – Цыган какой-нибудь, а может, и палач.
При слове «палач» Гергё вздрогнул и с ужасом уставился на незнакомца. Своим детским умом он понял так, что этот человек – цыганский палач.
– Эх, была бы у нас разрыв-трава! – вздохнул Гашпар – парень, которому кандалами натерло ногу. Он примостился возле самого колеса телеги.
Невольники сидели в печальном раздумье. Гашпар продолжал:
– От разрыв-травы любые кандалы спадают.
Янычары вдруг оживились и с радостными криками сгрудились вокруг одного бочонка. Они обнаружили в нем сладкое вино. Бочонок подкатили к костру, и турки, причмокивая, стали потягивать вино.
– Да здравствует Венгрия! – заорал Юмурджак и, подняв чару, показал ее невольникам. – Да здравствует Венгрия, чтоб турок мог пить до самой смерти!