Звезды Эгера
Шрифт:
— Это Вицушкина куколка. Платочек у нее желтый, юбочка красная. Мы будем ее одевать, укладывать спать, баюкать и танцевать с нею.
Медленно плелась невольничья повозка.
Рядом брели широкоплечий деревенский парень и молодой рябой цыган. Оба босые. Цыган был в залатанных синих штанах и синем доломане. Из внутреннего кармана доломана торчала грязная воронка деревянной дудки. По другую сторону повозки шли священник в черной сутане и лохматый большеголовый крестьянин. Крестьянину, должно быть, лет сорок.
Но какие там были сокровища в его церквушке!
А теперь бедняги попали в рабство. На ногах у них цепи, руки скованы у кого спереди, у кого сзади. Парень идет на одной цепи с цыганом, священник — с крестьянином. У парня щиколотки под кандалами обвернуты тряпками. Тряпки уже все в крови.
— Остановимся, — взывал он иногда с мольбой. — Я хоть кандалы поправлю.
Но янычары, болтавшие меж собой по-турецки, не обращали на него внимания и в лучшем случае отвечали сердитым взглядом.
Герге уставился на парня. Какие у него большие руки! А сколько пуговок на поддевке! Вот уж кто не боится! И не будь у него руки закручены за спину, все янычары, наверно, разбежались бы от него.
Парень и правда не боялся. Он поднял голову и заорал на сутулого турка, трусившего рядом с ним верхом:
— Чтоб вы сгорели, басурманы! Волчье отродье!
— Гашпар, Гашпар, — успокаивала его Маргит, сидевшая на телеге, — надо покорно переносить свою участь. Видите, и солнце уже клонится к закату: в такую пору они всегда делают привал.
Маргит утерла слезы на глазах, но тут и мальчик с девочкой расплакались.
— Я хочу домой! — закричал Герге.
— К папе! — вторила ему, плача, малышка Эва.
А турки и вправду остановились. Слезли с коней, вытащили кувшины, помыли руки, ноги и лица. Потом встали в ряд на колени, лицом к востоку, и, поцеловав землю, начали молиться.
Невольники молча смотрели на них.
Девушка сошла с повозки, оторвала лоскут от своей сорочки и перевязала им парню ноги. Потом осторожно, бережно надвинула кандалы на повязку.
— Благослови тебя бог! — произнес парень со вздохом.
— Коли удастся, Гашпар, мы на ночь еще подорожник приложим.
Лицо ее искривилось — казалось, она вот-вот заплачет. Так и плакала она ежечасно: поплачет, поплачет — и снова поет ребятам песни, ведь стоило только ей заплакать, как и они пускались в рев.
— Эх, и подвело же брюхо с голодухи! — сказал цыган, присев возле них прямо на пыльную дорогу. — Такого великого поста я еще в жизни не соблюдал.
Возница — тоже невольник со скованными ногами — улыбнулся.
— Я и сам есть хочу, — сказал он, бросив презрительный взгляд на турок. — Вечером сварю такой паприкаш, что весь нам достанется.
— Ты что же, повар?
При фамильярном «ты» брови возницы дрогнули, но все же он ответил:
— Только по вечерам. Днем они и обед достают себе грабежом.
— Чтоб им ослепнуть! Чтоб на масленицу у них ноги судорогой свело! Ты давно у них служишь?
— Три дня!
— А улизнуть никак нельзя?
— Нет. От этих не удерешь! Погляди, какие на мне сапоги. — Возница поднял ногу, раздался звон тяжелых, толстых цепей.
— А вдруг тебе сегодня не придется готовить? — с тревогой сказал цыган.
— Наверняка придется. Вчера я им так вкусно сготовил, что они ели да облизывались, как собаки.
— Хоть бы и мне этак облизнуться! Я уж и позабыл, зачем у меня зубы выросли, только что щелкаю ими с голоду.
— Турки нынче и вином разжились. Вон везут в задке телеги.
— Турки-то ведь не пьют!
— Они как увидят вино, сразу свой турецкий закон забывают.
— Тогда будет и на моей улице праздник! — развеселился цыган. — Я такую песенку сыграю, что они все запляшут.
Кривой янычар и после молитвы не тронулся в путь. В вечерней мгле с вершины горы смутно был виден в долине город, окутанный дымкой, — гнездовье венгров. Осиное гнездо!
Турки посовещались меж собой, потом кривой янычар кинул вознице:
— За мной! В лес!
И повозки заехали в лес, подальше от проезжей дороги.
Уже и солнце затонуло за деревьями, сумраком заволокло дубраву. В ясном небе засверкала первая звезда.
Турки нашли удобную лужайку. Янычар развязал руки священнику и гаркнул:
— Разжигай костер!
— Ваша милость, сударь-государь турок, целую ваши руки-ноги, уж лучше я разожгу костер. В этом деле я больше смыслю, прямо мастак, — предложил цыган свои услуги.
— Молчи! — заорал на него турок.
Позвали и трех невольниц, чтобы они помогли развести огонь. Женщины вместе со священником пошли к ближайшим деревьям собирать валежник и сухие листья. С помощью огнива и трута высекли огонь, и вскоре запылал костер. Затем турки освободили возницу и разрешили ему слезть с облучка.
— Свари то же самое, что и вчера, — приказал ему кривой янычар.
Возница поставил в большом чугунном котле воду на огонь, и когда священник с цыганом освежевали барана, он умелыми руками мелко порезал мясо, бросил его в воду, положил побольше репчатого лука и насыпал паприки. Он, наверно, добавил бы и картошки, да только в те времена картофель был редкостью, вроде ананаса. Даже за столом знатных господ подавали его только как деликатес, и названия точного у него еще не было — именовали его то американскими, то земляными яблоками.