Звезды — холодные игрушки. Дилогия
Шрифт:
Толчок — убирающийся трап вложил меня в кресло. И сразу же мир изменился — я слился с «дельтой» воедино.
Пространство вокруг пылало. «Дельты» взмывали одна за другой, с кошачьей грацией проносясь в открытые двери ангаров. Над базой полыхало полотнище света — защита. Перед взлетающими машинами на миг открывались проходы. Я насчитал сорок семь «дельт» — точнее, не насчитал, просто узнал их количество, едва задался таким вопросом.
— Петр?
— Снег?
— Мы на прямом канале. Следуй за мной.
Одна из «дельт» покачивалась в воздухе, ожидая. Ее окраска была
— Петр, ты уложился в хронометраж.
Галис!
— Жду задания.
Пауза.
— Следуй за Снегом. А ты… не хотел я тебя выпускать… патрулируй свою зону. Границу не пересекать!
— Слушаюсь! — выпалил Снег. И сразу же, без перехода: — Петр, тебе везет. Если капитан выпускает нас в полет, значит, дело серьезное. Давай, вали за мной…
Его «дельта» рванулась в небо. Я потянулся вслед — и почувствовал, как мир плывет, земля падает вниз, мелькают стены ангара. Машина прошла в двери впритирочку, словно красуясь перед оставшимися «дельтами». Возможно, так оно и было.
Небо. Бескрайнее небо.
Я вдруг понял, как скучал по нему!
Короткий посадочный этап челнока — он никогда не мог дать ощущения полета. Дерганье по курсу, не более того. Полет пассажиром — это вообще несравнимо.
Как же мне хотелось летать по-настоящему! Чувствовать штурвал… ну ладно, пусть тут нет никакого штурвала, чувствовать саму машину, силу двигателей, рев разрываемого воздуха, свободу маневра. Это совсем не походило на то слияние, что я однажды испытал с кораблем Геометров. Там — роль зрителя, может быть, командира. Здесь, скорее, ощущения наездника, оседлавшего застоявшегося боевого коня. Вроде бы и конь вышколен, и желания почти одни и те же — мчаться вперед, в безумие схватки. А все равно — каждое движение дается преодолением чужой воли, послушной, но характерной…
— Не отставай, Петр.
Мы прошли над городом. Город на глазах затихал. Гасли огни. Исчезали с улиц люди. Легкое усилие позволяло увидеть любую сцену вблизи, ясно и отчетливо. Стадион с толпой зрителей, валящих в какие-то подземные бункеры. Команды разбегались по своим норам… надо же, это то самое нелепое соревнование по выкладыванию фигур, что я видел по экрану утром! Над зданиями расцветают энергетические зонтики — город то ли к бомбардировке готовился, то ли просто маскировался. На улицах — разбегающиеся фигуры, перевернутые столики открытого ресторанчика, пожилая женщина хватает каких-то бегущих детей и затаскивает в свою дверь, под вспыхивающую защиту…
— Фронт рядом, — сухо сказал Снег. — Выброс мутагена накрывает город максимум за пятнадцать-двадцать минут. Не успеешь укрыться — сам станешь зелененьким… а машины гражданской обороны будут только через полчаса. Они базируются за горами, там безопаснее.
Город исчезал, мы делали разворот к грязевому морю. Я проводил его взглядом. И сказал:
— Жаль…
— Не понял, Петр.
— Жаль, что я там не побывал.
— Эй! С таким настроением…
— Извини.
Я замолчал. Мы приближались к границе.
Никаких карт в привычном понимании не было. Да и незачем
— Наша зона.
«Дельта» Снега качнулась и повисла неподвижно. Я заставил себя повторить маневр, давя и в себе, и в машине жажду движения.
— Задача — не допустить прорыва врага за линию размежевания, — отчеканил Снег. — Пересекут черту — бей всеми силами.
— Ясно. А если не пересекут?
— Тогда стисни зубы, — помолчав, ответил он.
Мы парили в одиночестве, примерно на двухкилометровой высоте. Остальные машины были где-то далеко, прикрывали свои участки границы.
— Как надоело… — прошептал Снег. — И уйти сил нет… словно предательство. И терпеть…
Я осторожно повел «дельту» вниз. Завис над болотом, вгляделся в бурую жижу. Снег молча наблюдал за моими маневрами.
Тина кишела жизнью. Она покрывала не только поверхность, уходила вниз на десятки, сотни метров, цеплялась за дно. В переплетении нитей и жгутов скользили какие-то тени. Крошечные оранжевые рачки, напуганные зависшей машиной, суетливо разбегались с поверхности, ныряли в гущу. Копошились комки бесцветных, словно из пещер выползших червей. Ползали по грязи прозрачные, студенистые твари, плоские и гибкие.
— Красиво? — иронично спросил Снег.
— Да, — признался я. В мельтешении чужой жизни была своя красота. Неприятная, но завораживающая, из того же разряда, что паучьи хелицеры и педипальпы, щупальца медуз и фасеточные глаза насекомых.
— Зеленые это жрут, — сказал Снег. — Та жаба с удовольствием слопала бы пригоршню червей. Можешь зачерпнуть, привезешь ей гостинца.
Он захохотал. Я стал поднимать «дельту».
— Не думай, я вовсе не такой циник, — продолжил Снег. — Только все это… ему в заповеднике место. Это не для людей. Не хотят зеленые быть людьми, так другим бы не мешали… Скажешь — не прав?
Я вспомнил студенистые комки плоти. Шевеление червей.
Здорово, наверное, было плыть тут на яхте. Ловить рыбу, купаться в прозрачной воде, смотреть на загорающую подругу…
— Прав.
— Ты мне сразу понравился, — с неожиданным теплом сказал Снег. — Правда. Извини, что заподозрил тогда…
— Брось.
— Ну, все-таки… Идут, Петр!
Отвращение в его голосе было таким, словно Снег сам только что съел пригоршню червей.
Вдоль синей полосы — со своей стороны границы — летели четыре машины. Раза в два покрупнее наших, но более неуклюжие, громоздкие.
Я уже видел их на экране, не то в документальных кадрах, не то в реконструкциях, ничем, на мой взгляд, не отличающихся от реальности. Но теперь я смотрел не человеческим зрением.
В них было больше от живых организмов, чем от машин. Мягкие, трепещущие в движении стреловидные тела. Раздувшееся, как у пивного алкоголика, «брюхо». Отнесенные от корпуса на гибких пилонах двигатели. Бесформенный нарост — кабина. И тянущийся за каждой машиной шлейф распыляемой жидкости.
— Сеют, — коротко сказал Снег.